В краю родном, в земле чужой
Шрифт:
Рубан не видел ничего и видел тьму безликих всадников на жесткокрылых, с пронзительным злым взглядом, конях, и одновременно — зная, как это далеко, — воинов, сцепившихся в смертельном объятии у огромной, серебром отливающей колесницы, и темнолицего, ужасного, на подземном троне…
Туман поднялся.
Дмитрий Алексеевич, тяжко хромая, повернулся и по своим следам, ясно видным на влажной траве, пошел к дому.
Мальчик и девочка еще спали, Дмитрий Алексеевич перекрестил их, спящих, и прошел в кабинет.
Взял Библию, раскрыл наугад (раскрылась на Экклезиасте) и опустился в кресло, глядя невидящими глазами на текст.
Вошедшей Мари с порога, резким стариковским тенором: — Маша, я сегодня умру.
— Господь с Вами, Дмитрий Алексеевич, — отозвалась Мари, а потом взгляделась в его лицо и тоже побледнела.
— Не перебивай. Я есаула своего встретил. Убитого. Палкой махнул поперек — нет его, а разговаривал, как с живым. Зовут меня, а ежели зовут — не задержусь. Сашку же — в священники отдай. Много крови на роду. Пусть отмаливает.
— Сашу? Сына?
Но Дмитрий Алексеевич уже не ответил.
ГЛАВА 13
— Выезжаем в семь! — звонко выкрикнул связной прапор и помчался в дежурку — звонить на второй пост.
Дмитрий Кобцевич набросил бронежилет, быстрыми движениями закрепил «липы», подхватил короткоствольный автомат и, отдав необходимые команды, затопал к своей вишневой «Ниве».
Отряд еще докуривал, собираясь возле «уазиков».
Кобцевич объехал корпус — возле крыльца уже стоят машины, надежда и опора с помятыми напряженными лицами собираются, скоро будут рассаживаться.
Сказав себе «Вот теперь и посмотрим, господа демократы, на что вы годитесь», Дмитрий выехал за ворота.
Иллюзий по поводу демкоманды у него не сложилось. Возможно, эта бражка получше, чем гвардия со Старой площади, а скорее всего нет. Те вроде все уже поделили, а эти только начинают. Но что служить надо именно на этой стороне, сомнений не стало уже давно. С января.
С Божьей помощью сорвался из Конторы. Именно что — просто так не отпустили бы, заслали б в лучшем случае куда-нибудь к бурятам, а то и в Карабах. Но удалось микроинфаркт раздуть до инфаркта, и сактировали. А потом, когда Витя Баранник начал без особой помпы набирать свою команду, инфаркт опять сделался микроскопическим и совсем не помехой службе.
«Нива» выкатилась за ворота и резво двинулась к трассе. День как день; и если не знать, что впереди, что предстоит — можно сказать, что утро хорошее.
Но с вечера объявился Вадим; потом, по нарастающей, прилетело восемь радиограмм, и наконец руководство зашевелилось…
Кобцевич внимательно, профессионально просматривал дорогу. Амбар на пригорке, где можно устроить засаду, пуст. Контролька, самим Дмитрием подготовленная полоса обочины, чиста. Дальше, в ста метрах, за слепым левым поворотом — ничего. И ни одна машина не съезжала с дороги.
Кобцевич прибавил газ — и тут же сбросил ногу с педали. Сразу за шлагбаумом, перегораживая выезд на трассу, стоял «КАМаз» с громадным полуприцепом — «Алкой». Дверца кабины открыта, и там — фигура… в камуфле и омоновском берете…
Кобцевич притормозил у самого шлагбаума и вышел. Дверцу, правда, не захлопнул и ключ из замка зажигания не вынул.
Автомат — под рукой.
Солнце било в глаза, и Кобцевич не сразу опознал омонов-ца. И узнал, только когда Саша Рубан окликнул: — Привет, Димон. Тебе что, в город надо?
— Не только мне, — сказал Дмитрий и, поднырнув под шлагбаум, протянул руку, — там все керивництво выезжает.
— А это пусть выкусят, — отпарировал Рубан и выплюнул травинку, — отъездились. Не выпущу.
— Ты, что ли? — поинтересовался Кобцевич и даже заглянул через Рубановское плечо в пустую кабину. — Там с ними три десятка моих орлов. Коцнут — мявкнуть не успеешь.
— Не так сразу. И вот верблюда этого, — Рубан указал большим пальцем за спину, — без трактора не стянешь. Я заклиню. Сикстен тоне, не лялечки. Пока меня, кусачего, уложите и трактор найдете — моя команда нагрянет. Тоже — в скорлупах, — и Саша пощелкал пальцем со ссажеными костяшками по кобцевичевскому бронежилету.
— А что ж ты их сразу не привез? — поинтересовался Дмитрий.
— Успеют. Указивку выполнять надо. А я подстраховался — вдруг к вам вчера Вадим нагрянул, растормошил.
— Кино, — констатировал Дмитрий и даже шапочку сдвинул на затылок, — два брата по разные стороны шлагбаума.
— А, — кивнул Рубан, — Вадик и тебе успел баечки напеть. — И сжал, так что костяшки побелели, кулаки. — Ты его, скотину, больше слушай. Танька моя уши развесила… Языком он ля-ля умеет, а сам чужих баб трахает. Ничего, кончится эта петрушка — я ему роги начищу.
— Насчет подстраховать — это ты серьезно? — спросил, хмурясь, Кобцевич.
— Аякже.
— Подстрелят ведь.
— Служба. И не так просто.
— Ладно, — еще раз сказал Кобцевич и повернулся к своей «Ниве», мельком взглянул на часы, — поеду, доложу ситуацию. Но если что — не обижайся.
— Нам, ментам, пополам. Канай. А я «верблюда» стреножу…
Кобцевич двинулся — будто уходить: — и в то же мгновение вывернулся каратэшным пируэтом, целя тяжелым каблуком в Рубановский подбородок.
Но удар пришелся в блок, и хотя Рубана отбросило к кабине «КАМаза», он устоял на ногах, а долей секунды спустя резко пнул Кобцевича в ребра.
Это был бы решающий удар — на выдохе, в момент падения, — но бронежилет лязгнул титановыми пластинами, принял удар, и Дмитрий, перевернувшись через голову, вскочил в стойку.
Автомат остался на земле — чуть ближе к Рубану, пожалуй.
— Брат, говоришь? — процедил Рубан, нехорошо щурясь, — Давно я хотел вас, гэбуху долбаную, почистить.
Нет, не дотянуться до автомата — ни одному.