В круге первом
Шрифт:
Яконов поднял брови и совершенно опустил веки, так что лицо его сделалось на мгновение слепым. Он выражал немо:
«Да, майор, да, друг мой, мне больно, мне очень больно, но поднимать глаза на солнце я не смею».
На самом деле отношение к двадцать первой комнате у Яконова было сложное. Когда в кабинете Абакумова в ночь на воскресенье он услышал от Рюмина об этом телефонном звонке, Яконова захватила острота этих двух новых ходов в мировых Шахматах. Потом своя буря заставила забыть всё. Вчера утром, отходя после сердечного припадка, он охотно поддержал Селивановского в намерении поручить всё Ройтману (дело хлипкое, мальчик горячий, может и шею свернёт). Но любопытство к этому дерзкому телефонному звонку осталось у Яконова, и ему таки было обидно, что его в 21-ю комнату не пускают.
Шикин ушёл, Яконов же вспомнил самое приятное из дел, которое его сегодня ждало – а вчера он не успел. Между тем, если резко двинуть вперёд абсолютный шифратор, – это спасёт его перед Абакумовым через месяц.
И, позвонив в конструкторское бюро, он велел прийти Сологдину с его новым проектом.
Через две минуты, постучав, вошёл с пустыми руками Сологдин – стройный, с курчавой бородкой, в засаленном комбинезоне.
Яконов и Сологдин почти не разговаривали раньше: вызывать Сологдина в этот кабинет надобностей не было, в конструкторском же бюро и при встречах в коридоре инженер-полковник не замечал личности столь незначительной. Но сейчас (скосясь на список имён-отчеств под стеклом) со всем радушием хлебосольного барина Яконов одобрительно посмотрел на вошедшего и широко пригласил:
– Садитесь, Дмитрий Александрович, очень рад вас видеть.
Держа руки прикованными к телу, Сологдин подошёл ближе, молча поклонился и остался стоять неподвижно-прямой.
– Так вы, значит, тайком приготовили нам сюрприз? – рокотал Яконов. – На днях, да чуть ли не в субботу, я у Владимира Эрастовича видел ваш чертёж главного узла абсолютного шифратора… Да что же вы не садитесь?.. Просмотрел его бегло, горю желанием поговорить подробнее.
Не опуская глаз перед взглядом Яконова, полным симпатии, стоя вполоборота, недвижно, как на дуэли, когда ждут выстрела в себя, Сологдин ответил раздельно:
– Вы ошибаетесь, Антон Николаевич. Я действительно, сколько умел, работал над шифратором. Но то, что мне удалось и что вы видели, есть создание уродливо несовершенное, в меру моих весьма посредственных способностей.
Яконов откинулся в кресле и доброжелательно запротестовал:
– Ну-у нет, батенька, уж, пожалуйста, без ложной скромности! Я хоть смотрел вашу разработку мельком, но составил о ней весьма уважительное представление. А Владимир Эрастович, который обоим нам с вами высший судия, высказался с определённой похвалой. Сейчас я велю никого не принимать, несите ваш лист, ваши соображения, – будем думать. Хотите, позовём Владимира Эрастовича?
Яконов не был тупым начальником, которого интересует только результат и выход продукции. Он был – инженер, когда-то даже азартный, и сейчас предощущал то тонкое удовольствие, которое нам может доставить долго выношенная человеческая мысль. То единственное удовольствие, которое ещё оставляла ему работа. Он смотрел почти просительно, лакомо улыбался.
Инженером был и Сологдин, уже лет четырнадцать. А арестантом – двенадцать.
Ощущая на себе приятный холод закрытого забрала, он выговорил чётко:
– И тем не менее, Антон Николаевич, вы ошиблись. Это был набросок, недостойный вашего внимания.
Яконов нахмурился и, уже немного сердясь, сказал:
– Ну хорошо, посмотрим, посмотрим, несите лист.
А на погонах его, золотых с голубой окаёмкой, было три звезды. Три больших, крупных звезды, расположенных треугольником. У старшего лейтенанта Камышана, оперуполномоченного Горной Закрытки, в месяцы, когда он избивал Сологдина, тоже появились вместо кубиков такие – золотые, с голубой окаёмкой и треугольником три звезды, только мельче.
– Наброска этого больше нет, – дрогнул голос Сологдина. – Найдя в нём глубокие, непоправимые ошибки, я его… сжёг.
(Он вонзил шпагу и дважды её повернул.)
Полковник побледнел. В зловещей тишине послышалось его затруднённое дыхание. Сологдин старался дышать беззвучно.
– То есть… Как?.. Своими руками?
– Нет, зачем же. Отдал на сожжение. Законным порядком. У нас сегодня сжигали. – Он говорил глухо, неясно. Ни следа не было его обычной звонкой уверенности.
– Сегодня? Так может, он ещё цел? – с живой надеждой подвинулся Яконов.
– Сожжён. Я наблюдал в окно, – ответил, как отвесил, Сологдин.
Одной рукой вцепившись в поручень кресла, другой – ухватясь за мраморное пресс-папье, словно собираясь размозжить им голову Сологдина, полковник трудно поднял своё большое тело и переклонился над столом вперёд.
Чуть-чуть запрокинув голову назад, Сологдин стоял синей статуей.
Между двумя инженерами не нужно было больше ни вопросов, ни разъяснений. Меж их сцепленными взглядами метались разряды безумной частоты.
«Я уничтожу тебя!» – налились глаза полковника.
«Хомутай третий срок!» – кричали глаза арестанта.
Должно было что-то с грохотом разорваться.
Но Яконов, взявшись рукою за лоб и глаза, будто их резало светом, отвернулся и отошёл к окну.
Крепко держась за спинку ближнего стула, Сологдин измученно опустил глаза.
«Месяц. Один месяц. Неужели я погиб?» – до мелкой чёрточки прояснилось полковнику.
«Третий срок. Нет, я его не переживу», – обмирал Сологдин.
И снова Яконов обернулся на Сологдина.
«Инженер-инженер! Как ты мог?!» – пытал его взгляд.
Но и глаза Сологдина слепили блеском:
«Арестант-арестант! Ты всё забыл!»
Взглядом ненавистным и зачарованным, взглядом, видящим себя самого, каким не стал, они смотрели друг на друга и не могли расцепиться.
И призрак желтокрылой Агнии второй раз за эти дни пропорхнул перед Антоном.
Теперь Яконов мог кричать, стучать, звонить, сажать – у Сологдина было заготовлено и на это.