В круге первом
Шрифт:
Но напряжённее их ожидала конца лекции Симочка, хотя она оставалась дежурить и ей не надо было спешить домой. Боязнь и ожидание поднимались и падали в ней горячими волнами, и ноги отнялись, как от шампанского. Ведь сегодня был тот самый вечер понедельника, который она назначила Глебу. Она не могла допустить, чтоб этот торжественный высокий момент жизни произошёл врасплох, мимоходом – оттого-то позавчера она ещё не чувствовала себя готовой. Но весь день вчера и полдня сегодня она провела как перед великим праздником. Она сидела у портнихи, торопя её окончить новое платье, очень шедшее Симочке. Она сосредоточенно мылась дома, поставив жестяную ванну в московской комнатной тесноте. На ночь она долго завивала волосы, и утром долго развивала их, и всё рассматривала себя в зеркало, ища убедиться, что при иных поворотах головы вполне может нравиться.
Она должна была увидеть Нержина в три часа дня, сразу после перерыва, но Глеб, открыто пренебрегая правилами для заключённых (выговорить ему сегодня за это! надо же беречь себя!), с обеда опоздал. Тем временем Симочку надолго послали в другую группу произвести переписку и приёмку приборов и деталей, она вернулась в Акустическую уже перед шестью – и опять не застала Глеба, хотя стол его был завален журналами и папками и горела лампа. Так она и ушла на лекцию, не повидав его и не подозревая о страшной новости – о том, что вчера, неожиданно, после годичного перерыва он ездил на свидание с женой.
Теперь с горящими щеками, в новом платьи, она сидела на лекции и со страхом следила за стрелками больших электрических часов. В начале девятого они должны были остаться с Глебом одни… Маленькая, легко уместившаяся между стеснёнными рядами, она не была видна из-за соседей, так что стул её издали казался незанятым.
Темп речи лектора заметно ускорился, как в оркестре ускоряется вальс или полька на последних тактах. Все почувствовали это и оживились. Сменяя друг друга и впопыхах чуть смешанные с пенистыми брызгами изо рта, над головами слушателей проносились крылатые мысли:
– Теория становится материальной силой… Три черты материализма… Две особенности производства… Пять типов производственных отношений… Переход к социализму невозможен без диктатуры пролетариата… Скачок в царство свободы… Буржуазные социологи всё это прекрасно понимают… Сила и жизненность марксизма-ленинизма… Товарищ Сталин поднял диалектический материализм на новую, ещё высшую ступень!.. Чего в вопросах теории не успел сделать Ленин – сделал товарищ Сталин!.. Победа в Великой Отечественной войне… Вдохновляющие итоги… Необъятные перспективы… Наш гениально-мудрый… наш великий… наш любимый…
И уже под аплодисменты посмотрел на карманные часы. Было без четверти восемь. От регламента ещё даже остался хвостик.
– Может быть, будут вопросы? – как-то полуугрожающе спросил лектор.
– Да, если можно… – зарделась девушка в эпонжевом платьи из четвёртого ряда. Она поднялась и, волнуясь, что все смотрят на неё и слушают её, спросила:
– Вот вы говорите – буржуазные социологи всё это понимают. И действительно, это всё так ясно, так убедительно… Почему же они пишут в своих книгах наоборот? Значит, они нарочно обманывают людей?
– Потому что им невыгодно говорить иначе! Им за это платят баль-шие деньги! Их подкупают на сверхприбыли, выжатые из колоний! Их учение называется прагматизм, в переводе на русский: что выгодно, то и закономерно. Все они – обманщики, политические потаскухи!
– Все-все? – утончившимся голоском ужаснулась девушка.
– Все до одного!! – уверенно закончил лектор, тряхнув патлатой пепельной головой.
89. Перепёлочка
Новое коричневое платье Симочки было сшито с пониманием достоинств и недостатков фигуры: верх его, как бы жакетик, плотно облегал осиную талию, но на груди не был натянут, а собран в неопределённые складки. При переходе же в юбку, чтоб искусственно расширить фигуру, платье заканчивалось двумя круговыми, вскидными на ходу, воланчиками, одним матовым, а другим блестящим. Невесомо тонкие руки Симочки были в рукавах, от плеча волнисто-свободных. И в воротнике была наивно-милая выдумка: он выкроен был отдельно долгим дорожком той же ткани, и свисающие концы его завязывались на груди бантом, походя на два крыла серебристо-коричневой бабочки.
Эти и другие подробности осматривались и обсуждались подругами Симочки на лестнице, у гардеробной, куда она вышла их проводить после лекции. Стоял гам, толкотня, мужчины наспех влезали в шинели и пальто, закуривали на дорогу, девушки балансировали у стен, надевая ботики.
В этом мире подозрительности могло показаться странным, что на служебное вечернее дежурство Симочка обновляла платье, сшитое к Новому году. Но Симочка объясняла девушкам, что после дежурства едет на именины к дяде, где будут молодые люди.
Подруги очень одобряли платье, говорили, что она «просто хорошенькая» в нём, и спрашивали, где куплен этот креп-сатэн.
Решимость покинула Симочку, и она медлила идти в лабораторию.
Только без двух минут восемь с колотящимся сердцем, хотя и взбодрённая похвалами, она вошла в Акустическую. Заключённые уже сдавали в стальной шкаф секретные материалы. Через середину комнаты, обнажённую после относки вокодера в Семёрку, она увидела стол Нержина.
Его уже не было. (Не мог он подождать?..) Его настольная лампа была погашена, ребристые шторки стола – защёлкнуты, секретные материалы – сданы. Но была одна необычность: центр стола не весь был очищен, как Глеб делал на перерыв, а лежал большой раскрытый американский журнал и раскрытый же словарь. Это могло быть тайным сигналом ей: «скоро приду!»
Заместитель Ройтмана вручил Симочке ключи от секретного шкафа, от комнаты и печатку (лаборатории опечатывались каждую ночь). Симочка опасалась, не пойдёт ли Ройтман опять к Рубину, и тогда каждую минуту придётся ждать его захода в Акустическую, но нет, и Ройтман был тут же, уже в шинели, шапке, и, натянув кожаные перчатки, торопил заместителя одеваться. Он был невесел.
– Ну что ж, Серафима Витальевна, командуйте. Всего хорошего, – пожелал он напоследок.
По коридорам и комнатам института разнёсся долгий электрический звонок. Заключённые дружно уходили на ужин. Не улыбаясь, наблюдая за последними уходящими, Симочка прошлась по лаборатории. Когда она не улыбалась, лицо её выглядело очень строгим, особенно из-за долгонького носа с острым хребетком, лишавшего её привлекательности.
Она осталась одна.
Теперь он мог прийти!
Она ходила по лаборатории и ломала пальцы.
Надо же было случиться такой неудаче! – шёлковые занавески, всегда висевшие на окнах, сегодня сняли в стирку. Три окна остались теперь беззащитно оголённые, и из черноты двора можно подглядывать, притаясь. Правда, комнату вглубь не увидят – Акустическая в бельэтаже. Но невдалеке – забор, и прямо против их с Глебом окна – вышка с часовым. Оттуда видно – напролёт.
Или тогда потушить весь свет? Дверь будет заперта, всякий подумает – дежурная вышла.