В круге первом
Шрифт:
Потеснив на тумбочке пальто, Иннокентий поставил туда и кружку.
Загремел замок. Отворилась дверь. В дверь вступил лейтенант с бумагой в руке. За плечом его виднелось постное лицо сержанта.
В своём дипломатическом серо-сизом мундире, вышитом золотыми пальмами, Иннокентий развязно поднялся ему навстречу:
– Послушайте, лейтенант, в чём дело? что за недоразумение? Дайте мне ордер, я его не прочёл.
– Фамилия? – невыразительно спросил лейтенант, стеклянно глядя на Иннокентия.
– Володин, – уступая, ответил Иннокентий с готовностью выяснить положение.
– Имя, отчество?
– Иннокентий Артемьевич.
– Год рождения? – лейтенант сверялся всё время с бумагой.
– Тысяча девятьсот девятнадцатый.
– Место рождения?
– Ленинград.
И тут-то, когда впору было разобраться и советник второго ранга ждал объяснений, лейтенант отступил, и дверь заперлась, едва не прищемив советника.
Иннокентий сел и закрыл глаза. Он начинал чувствовать силу этих механических клещей.
Загудела машина.
Потом замолкла.
Стали приходить в голову разные мелкие и крупные дела, настолько неотложные час назад, что была потягота в ногах – встать и бежать делать их.
Но не только бежать, а сделать в боксе один полный шаг было негде.
Отодвинулся щиток глазка. Иннокентий поднял палец. Дверь открыла та женщина в небесных погонах с тупым и тяжёлым лицом.
– Мне нужно… это… – выразительно сказал он.
– Руки назад! Пройдите! – повелительно бросила женщина, и, повинуясь кивку её головы, Иннокентий вышел в коридор, где ему показалось теперь, после духоты бокса, приятно-прохладно.
Проведя Иннокентия несколько, женщина кивнула на дверь:
– Сюда!
Иннокентий вошёл. Дверь за ним заперли.
Кроме отверстия в полу и двух железных бугорчатых выступов для ног, остальная ничтожная площадь пола и площадь стен маленькой каморки были выложены красноватой метлахской плиткой. В углублении освежительно переплескивалась вода.
Довольный, что хоть здесь отдохнёт от непрерывного наблюдения, Иннокентий присел на корточки.
Но что-то шаркнуло по двери с той стороны. Он поднял голову и увидел, что и здесь такой же глазок с коническим раструбом и что неотступный внимательный глаз следит за ним уже не с перерывами, а непрерывно.
Неприятно смущённый, Иннокентий выпрямился. Он ещё не успел поднять пальца о готовности, как дверь растворилась.
– Руки назад. Пройдите! – невозмутимо сказала женщина.
В боксе Иннокентия потянуло узнать, который час. Он бездумно отодвинул обшлаг рукава, но времени больше не было.
Он вздохнул и стал рассматривать кошечку на кружке. Ему не дали углубиться в мысли. Дверь отперлась. Ещё какой-то новый крупнолицый широкоплечий человек в сером халате поверх гимнастёрки спросил:
– Фамилия?
– Я уже отвечал! – возмутился Иннокентий.
– Фамилия? – без выражения, как радист, вызывающий станцию, повторил пришедший.
– Ну, Володин.
– Возьмите вещи. Пройдите, – безстрастно сказал серый халат.
Иннокентий взял пальто и шапку с тумбочки и пошёл. Ему показано было в ту самую первую комнату, где с него сорвали погоны, отняли часы и записные книжки.
Носового платка на полу уже не было.
– Слушайте, у меня вещи отняли! – пожаловался Иннокентий.
– Разденьтесь! – ответил надзиратель в сером халате.
– Зачем? – поразился Иннокентий.
Надзиратель посмотрел в его глаза простым твёрдым взглядом.
– Вы – русский? – строго спросил он.
– Да. – Всегда такой находчивый, Иннокентий не нашёлся сказать ничего другого.
– Разденьтесь!
– А что?.. не русским – не надо? – уныло сострил он.
Надзиратель каменно молчал, ожидая.
Изобразив презрительную усмешку и пожав плечами, Иннокентий сел на табуретку, разулся, снял мундир и протянул его надзирателю. Даже не придавая мундиру никакого ритуального значения, Иннокентий всё-таки уважал свою шитую золотом одежду.
– Бросьте! – сказал серый халат, показывая на пол.
Иннокентий не решался. Надзиратель вырвал у него мышиный мундир из рук, швырнул на пол и отрывисто добавил:
– Догола!
– То есть как догола?
– Догола!
– Но это совершенно невозможно, товарищ! Ведь здесь же холодно, поймите!
– Вас разденут силой, – предупредил надзиратель.
Иннокентий подумал. Уже на него кидались – и похоже было, что кинутся ещё. Поёживаясь от холода и от омерзения, он снял с себя шёлковое бельё и сам послушно бросил в ту же кучу.
– Носки снимите!
Сняв носки, Иннокентий стоял теперь на деревянном полу босыми безволосыми ногами, нежно-белыми, как всё его податливое тело.
– Откройте рот. Шире. Скажите «а». Ещё раз, длиннее: «а-а-а!» Теперь язык поднимите.
Как покупаемой лошади, оттянув Иннокентию нечистыми руками одну щеку, потом другую, одно подглазье, потом другое – и убедившись, что нигде под языком, за щеками и в глазах ничего не спрятано, надзиратель твёрдым движением запрокинул Иннокентию голову так, что в ноздри ему попадал свет, затем проверил оба уха, оттягивая за раковины, велел распялить пальцы и убедился, что нет ничего между пальцами, ещё – помахать руками, и убедился, что под мышками также нет ничего. Тогда тем же машинно-неопровержимым голосом он скомандовал:
– Возьмите в руки член. Заверните кожицу. Ещё. Так, достаточно. Отведите член вправо вверх. Влево вверх. Хорошо, опустите. Станьте ко мне спиной. Расставьте ноги. Шире. Наклонитесь вперёд до пола. Ноги – шире. Ягодицы – разведите руками. Так. Хорошо. Теперь присядьте на корточки. Быстро! Ещё раз!
Думая прежде об аресте, Иннокентий рисовал себе неистовое духовное единоборство с государственным Левиафаном. Он был внутренне напряжён, готов к высокому отстаиванию своей судьбы и своих убеждений. Но он никак не представлял, что это будет так просто и тупо, так неотклонимо. Люди, которые встретили его на Лубянке, низко поставленные, ограниченные, были равнодушны к его индивидуальности и к поступку, приведшему его сюда, – зато зорко внимательны к мелочам, к которым Иннокентий не был подготовлен и в которых не мог сопротивляться. Да и что могло бы значить и какой выигрыш принесло бы его сопротивление? Каждый раз по отдельному поводу от него требовали как будто ничтожного пустяка по сравнению с предстоящим ему великим боем – и не стоило даже упираться по такому пустяку – но вся в совокупности методическая околичность процедуры начисто сламливала волю взятого арестанта.