В круге света (сборник)
Шрифт:
Володя приехал к отцу Виктору на неделю и несколько раз бывал на службах у нас в храме. Интересно было наблюдать за ним, человеком, совершенно не искушенным в службах, не знающим церковного языка. Он тихонько сидел и просто слушал пение и то, что рассказывал священник. В конце недели Вова исповедался и причастился. Мы поздравили его, и чувствовалось, как парню это было приятно. Потом, уже возвращаясь в расположение части, Вова сказал отцу Виктору:
– Ты знаешь, мне кажется, что я жестокий человек, нельзя быть таким. Мне нужно меняться.
Потом он как-то заезжал к нам в храм, обнимал всех наших, и старушек и молодых.
– Как же я вас всех полюбил! – растрогался человек. – Батюшка, наш замкомандира по воспитательной работе спрашивает, можно ли к вам еще наших ребят на службу прислать?
Перед самым праздником Крещения Господня звонит отец Виктор:
– Батя, благослови, я на праздник хочу у вас в крестильной часовне одного моего друга окрестить, я его шесть лет готовлю, все никак убедить покреститься не мог. Говорю ему, мол, как же ты воюешь некрещеным, мы за тебя даже помолиться не можем. А он мне отвечает: «А как же я, покрестившись, людей убивать стану? Об этом ты подумал? Вот уж как перестану воевать, покрещусь».
В тот день мы встречали молодого человека, немногим старше тридцати, такого же, уже привычного для меня, огромного роста, с застенчивой улыбкой на лице, но когда я, здороваясь, смотрел на него, задрав голову вверх, то в глазах его увидел бездну, окунулся в нее, и мне стало страшно. Он это понял и сразу же отвернулся.
После крещения молодой человек снова вошел в храм. Я заранее предупредил старосту, что у нас сегодня крестится необычный человек, немножко рассказал о его судьбе, а уж староста расстаралась и где-то моментально раздобыла небольшой букетик цветов, который и подарила парню. Тот с удивлением взял цветы из женских рук, поднес их к лицу и посмотрел на меня. Мне не забыть этого взгляда. Взгляда радостных детских глаз, в уголках которых предательски набухали счастливые слезинки.
На войне как на войне
Звонит телефон, беру трубку и слышу голос отца Виктора, моего друга и настоятеля соседнего с нами прихода:
– Батя, ты бы знал, я сегодня самый счастливый человек на свете!
Думаю, кто бы спорил, отец Виктор действительно счастливчик. Пройти сквозь такую молодость и уцелеть – уже счастье. Когда ему исполнилось сорок, он сам все никак не мог поверить:
– Бать, ты представляешь, мне уже сорок, а ведь я поначалу не верил, что до тридцати доживу. А вот не только выжил, а еще и к вере пришел, и священником стал.
Удивительная судьба выпала нашему поколению. Мы родились уже после Великой войны, и все вокруг нас, кто ее пережил, словно заклятие, повторяли одну и ту же фразу: «Только бы вас не коснулась война». Но именно нашему поколению пришлось воевать всю свою молодость, начиная с Афгана. Конечно, не всем пришлось участвовать в оказании «интернациональной помощи», а потом воевать в горячих точках внутри бывшего Союза, но война стала постоянным фоном нашего бытия. На этом фоне мы мужали, женились, рожали детей. И война для нас стала чем-то само собой разумеющимся.
Помню, как всем полком мы встречали эскадрилью из Афганистана. Каждый год одна из наших трех вертолетных эскадрилий уходила воевать, тогда это называлось «командировкой». Полностью полк собирался только на короткий срок переподготовки и формирования новой группы экипажей для войны. Вертолеты постоянно находились в Афгане, менялись только люди. В назначенный день на территорию части подавались автобусы, и летчики в сопровождении жен, с детьми на руках шли, обнявшись, несколько последних метров от полкового плаца до места посадки. Шли спокойно, никто не плакал, наверное, плакали потом. Мужчины занимали места в автобусах, а женщины еще долго смотрели и махали руками им вслед: «Вы только возвращайтесь!»
В тот раз один летчик отказался лететь в «командировку». У него была какая-то причина, он вовсе не был трусом, все это понимали, и то, что его отказ – это своего рода забастовка, тоже понимали. Потому, когда всех офицеров собрали в гарнизонном зале на суд чести, никто, кроме дежурных ораторов, его не осудил. Летчика отстранили от полетов и прикрепили к столовой для технарей. И я видел отношение к нему жен наших офицеров, ушедших на фронт: никакой неприязни. А когда его все-таки перевели в большую транспортную авиацию, чего он тщетно добивался не один год, эти же люди искренне его поздравляли. Хотя место отказника, вполне возможно, занял друг кого-то из них.
Эскадрилья возвращалась ночью. На стадион заранее привезли большие аэродромные прожекторы, командир приказал выстроить полк. Несмотря на позднее время, все надели парадную форму и ордена. По-настоящему до этого дня я и не представлял, с кем служу в одном полку.
И вот наконец торжественный момент: открываются большие металлические ворота, и те же автобусы, что год назад увозили наших ребят на войну, возвращают их домой. Прибывшие выходят и строятся на плацу отдельным подразделением, командир эскадрильи торжественным шагом подходит к командиру полка и докладывает об исполнении приказа. А вокруг, сгорая от нетерпения броситься к своим мужьям, обнять их, расцеловать, стоят их женщины. Дети тоже не спят, сегодня такая ночь, может, самая счастливая ночь в их судьбе.
Наконец краткое приветственное слово командира окончено, и все, распахнув объятия, бегут друг другу навстречу. На них направляют свет прожекторов, и в одном вдруг замигала лампа, и от этого движения людей становятся прерывистыми, как у танцующих на дискотеке в ночном ресторане. И еще дети на руках отцов и радостный смех вокруг. Незабываемые минуты, даже у меня, двухгодичника, человека, в общем-то, считай, на половину гражданского, невольно наворачивались слезы радости за этих людей.
И никто в этой сутолоке не обращал внимания на маленькую кучку детей и женщин. Они стояли, обнявшись, поодаль от всех и плакали. Потому что, однажды расставшись со своими отцами и мужьями, так больше никогда и не встретились. И каждый раз, приходя на эти торжественные встречи, словно ожидали, что сейчас-то они обязательно вернутся, а те, кого привозили хоронить в тяжелых цинковых ящиках, к их мужьям никакого отношения не имеют.
И было радостно и больно одновременно.
В этот же год мои товарищи такими же организованными рядами улетали в Чернобыль. Мы тогда не разбирались, что на самом деле там происходит, не знаю, понимали ли это они. На аэродроме рядом с нашими двадцатьчетверками стояли три больших Ми-26, они относились к роте гражданской обороны. Их экипажи не летали в Афган, и у нас летчиков с двадцать шестых называли бездельниками. А в восемьдесят шестом именно наши «бездельники» первыми отправились засыпать взорвавшийся реактор и работали там без всякой защиты и счетчиков Гейгера. После вылета они не выходили, а вываливались из борта, перепачкавшиеся в рвотных массах, и катались от боли по земле, а потом снова поднимали в воздух свои огромные, могучие вертолеты. И так до тех пор, пока хватало сил.