В круге света (сборник)
Шрифт:
– Молодой человек, вы не подскажете, где здесь можно найти туалет?
Ты представляешь, она искала туалет в заснеженной пустыне!
Сергея Иосифовича должны были уже скоро освободить, и вот вызывает его к себе оперуполномоченный и приказывает:
– Фудель, будешь следить за этими тетками и пересказывать мне их разговоры. Жду от тебя регулярных доносов.
«Мне стало так страшно. Я уже тридцать лет шел по этим бесконечным лагерям, и наконец такая долгожданная свобода. И если откажусь “стучать”, добавят срок, а “стучать” не могу и сидеть уже не могу, сил больше нет. И вот пришла мне в голову отчаянная мысль о самоубийстве. Да Бог не допустил».
В Радоницу у нас на старом кладбище народу – яблоку упасть негде. Мы с Марь Иванной сперва по могилкам верующих ходили да служили там, где нас люди просили. А еще весь день приходилось скрываться от цыган. Вы же знаете, какой это прилипчивый народ. Они на основном проходе мангалы поставили, шашлыки жарят, водка рекой. Увидели меня, и все, выпей с ними да выпей. От них и от трезвых-то не отвяжешься, а уж от пьяных… Я все на занятость ссылался и клялся потом с ними выпить. И пришлось мне в течение дня этот проход чуть ли не на корточках, по-партизански, весь день пересекать, чтобы, не дай Бог, они меня не заметили.
Наконец подошли к могилкам Сергея Иосифовича и Веры Максимовны. На кладбище уже никого не было, и так мы с Марь Иванной хорошо, с чувством помолились об этих людях.
Зинаида Андреевна вспоминала о том, что много лет она практически жила в их семье, а они никогда не тащили ее в церковь. И к вере она по-настоящему пришла только после смерти Сергея Иосифовича. И еще, она не помнила, чтобы в их доме кого-нибудь и когда-нибудь осуждали, даже тех, кто откровенно издевался над ними в те страшные годы.
Окончил молитву и подумалось: «Сергей Иосифович, как хорошо с тобой молиться!» Просто по любви, не ожидая никакой ответной благодарности. Но буквально через день в церковь пришел человек, который хорошо знал Фуделей, и принес мне книги из библиотеки протоиерея Иосифа с пометками Константина Леонтьева, дарственными надписями, в том числе и отца Сергия Булгакова. Отблагодарил все-таки меня Сергей Иосифович.
Кстати, он считал себя всю жизнь неудачником и винил себя в неудачной карьере сына. Рассказывают, что когда Сергей Иосифович приезжал к нему со своего сто первого километра в Москву, то старался даже не заходить в комнаты, а проходил только на кухню и садился на краешек стула.
Однажды, это после того, как без согласования с ним на Западе была напечатана его первая книжка, его, 76-летнего, тяжелобольного старика, незнакомые молодые люди избили возле его же дома. Били молча, а когда он упал, добивали ногами. И несмотря на это, Фудель продолжал жить какой-то своей особой жизнью, в которой не было места злу. Именно здесь, на сто первом километре, были написаны его труды, и отсюда расходились по адресатам его письма. Сейчас эти письма и статьи не только печатаются у нас, но и переводятся на другие языки, а тогда все писалось в стол и без всякой надежды. И непонятно, откуда у изможденного страданиями человека, всю жизнь гонимого, не имеющего постоянного угла, доведенного людьми до состояния решимости покончить с собой, появлялись в письмах такие строки.
Из письма к дочери Марии: «Ты меня беспокоишь не меньше Вари, а болею я за тебя даже еще больше. Может быть, потому, что из детей ты мне самая близкая по духу, по страшной судьбе, по страданию. Я бы только одного желал: не дожить мне до того времени, когда ты будешь как все, когда ожесточишься, когда потеряешь последнее тепло и любовь. Мы живем, и дышим, и верим, и терпим только для того, чтобы “не умирала великая мысль”, чтобы не стерлись с лица земли те капли крови, которые пролил за нее Христос. Так как без них – духота, и смерть, и ужас. Если люди перестанут это понимать, то я ради них же, этих людей, не перестану, так как жизнь без любви – безумие».
Он пишет сыну Николаю: «Я всегда говорил тебе и всегда искренне говорю себе: в нас до безобразия мало любви… Рви в себе паутину лукавства. Для любви от нас нужны прежде всего и больше всего не романы и не богословские статьи, даже с самыми хорошими намерениями, а повседневное отношение с живыми людьми. Но удерживать в себе тепло любви именно в этом плане, в повседневности, а не в статьях и размышлениях, невероятно трудно, что и показывает золотую пробу любви. Вот ты пишешь о метро, о “шествии мимо тебя роботов” и еще даже почище, об ужасе своего одиночества среди них. Нельзя так мыслить, пойми, дорогой мой. Я не буду говорить об образе Божием, луч которого не погаснет в человеке до окончательного суда Божия. А как же иногда удивительно бывает почувствовать в метро этот ясный и нетленный луч. Какая это бывает радость».
После того памятного для меня первого служения на могиле Сергея Иосифовича и его ответного поклона всякий год на следующий день после Радоницы я приезжаю к Фуделям и служу. Однажды замешкался было и подумал подъехать на кладбище попозже. В этот день, перебирая старую периодику у себя дома, я наугад открыл один из журналов, и вот со страницы на меня своим укоризненным взглядом смотрит Сергей Иосифович. Я отложил все дела и немедленно поехал на кладбище.
Порой в трудный момент, когда мне особенно нужны помощь или совет, я заезжаю к Сергею Иосифовичу и прошу его помочь. И как-то все дела решаются, и помощь приходит, и совет нужный.
Время идет, и ушли из жизни почти все, кто знал Фуделей, а те, кто еще жив, немощны и не могут уже посещать их могилки и ухаживать за ними. Захоронения стали ветшать, и даже замечательный дубовый крест работы Дмитрия Шаховского подгнил и требовал ремонта. Мы предложили верующим, уже тем, кто не знал Фуделей, привести в порядок захоронения праведников, обновить оградку вокруг, поставить сень и отремонтировать сам крест на могиле Сергея Иосифовича. Люди нас поддержали и собрали денежку.
Поскольку основание креста подгнило, то нам пришлось крест выкапывать и укреплять ту его часть, что находилась в земле. После проведенных в мастерской работ с крестом я с двумя помощниками приехал на кладбище, и мы стали его устанавливать. Поскольку крест сам по себе большой и тяжелый, то и работы по закреплению его было много. Мы привезли с собой и камни, и все, что необходимо было для бетонных работ, лопаты и всякий другой инструмент. Вскоре, как мы приступили к работе, на небе стали собираться черные грозовые тучи. Задул резкий порывистый ветер, с деревьев полетели листья, и начали падать первые тяжелые капли дождя. Работа была сделана только наполовину, еще оставался невыработанный цемент, и дождь просто заставил бы меня вновь нанимать грузовую машину, докупать необходимые материалы вместо испорченных, да и помощников моих отпустили с работы только на час. Что было делать? Только молиться. И я стал просить Сергея Иосифовича помочь нам, объяснил ему обстановку и… дождь прекратился. Мои помощники, как нарочно, работали не спеша, обстоятельно, словно никакого дождя и не было. Я отвлекся было от молитвы, и снова закапали капли. Вновь стал просить, и работа продолжилась. Мы трудились еще около получаса, вокруг били молнии, стало совершенно темно, но дождя не было.
Когда мы закончили, мои помощники обстоятельно убрали за собой, собрали весь инструмент, отнесли его в машину и погрузили в кузов. Затем мы закрепили тент над кузовом «газельки» и только потом сели в кабину. Когда двери в машине за нами захлопнулись и мы уже было собрались ехать, пошел такой ливень, что ехать стало практически невозможно. Машины останавливались, и водители были вынуждены пережидать эту сплошную стену дождя.
Я спросил своих спутников, простых рабочих людей, почему они в такой обстановке так спокойно работали и никуда не спешили. Их ответ стал для меня откровением: