В лабиринтах смертельного риска
Шрифт:
— Дядя Коля? Так это же тот, что к Матрене за молоком девочку посылает. Есть такой в нашей слободке. Нюрка! — обращается она к девочке лет десяти. — А ну покажи ему тот дом. Знаешь, где баба Анна живет? Дочка еще у нее Таня.
— На краю? — спрашивает девчушка.
— Ну да!
— A-а, знаю.
Вышли с девочкой на улицу. Уже совсем темно.
— Эвон! Бачите? — произносит она, отойдя от своего дома шагов на двадцать и указывая куда-то рукой. — На бугре!
— Не вижу. Какой дом-то?
— Да вот, беленький, на горе, крайний… бачите?
— Где из трубы
— Вот, вот. Он самый.
Минуя заснеженные огороды, поднимаюсь по тропинке в гору. Добираюсь до крайней хаты. Вхожу и в свете керосиновой лампы вижу в комнате старика со старухой и двоих ребят: девочку и мальчика. Лобастый, сутулый, худой старик с очень добродушным и умным лицом и есть «дядя Коля»! Большие добрые глаза узнают меня, я вижу в них улыбку. Хозяйка же встревоженно заслоняет сына — на мне форма немецкого солдата.
— Здравствуйте, дедушка! — говорю я. — Узнаете?
— Как же, как же, узнаю.
И в это мгновение вдруг распахивается дверь и в комнату входит… Бойко! Наш Бойко! Сияющий от радости, как солнце!
— Степан! Ты? — восклицаю я.
Мы бросаемся друг другу в объятия и не можем скрыть своей радости.
— Вот это встреча! — говорю я. — Никак не ожидал!
Бойко, опираясь на палку, улыбается во весь рот:
— А я смотрю в окно — фриц идет. Быстро вскочил, выбрался за дверь, спрятался за домом. Потом заглянул в окно, вижу — ты стоишь. Вот, думаю, дела! Бывает же!
Хозяйка дома Анна Ивановна приглашает сесть за стол.
— А то ховаться надо.
Мы садимся и, разделив между всеми колбасу, торопливо едим. Тени от лампы тревожно мечутся по белым стенам, но на душе у меня радостно от обретенной свободы.
Через Днепр
Дядя Коля выводит нас во двор, и мы залезаем в овощной погреб-яму.
— Завтра к вечеру высвобожу, — говорит он, и мы погружаемся в кромешную тьму.
Старик закрывает нас крышкой и нагребает сверху лопатой кучу снега.
Оказывается, Бойко наметил себе квартиру как раз у этого старика. Из госпиталя уходил с трудом — сильно болела нога. Подкупленный Цвинтарным часовой-чех выпустил его «на часок»… Я рассказал другу о своем приходе к Марусе, но он успокоил меня:
— Связь с Цвинтарным будет налажена.
На следующий день к вечеру старик выпустил нас из убежища. И мы с наслаждением ели в его хатенке горячую картошку, вареные бураки с хлебом, пили молоко. Дядя Коля сообщил, что бежало из госпиталя двадцать человек. Оставшихся пленных в тот же день немцы отправили в общий лагерь.
— Немцы злы как собаки, — в заключение сказал он.
Поужинав, мы опять залезли в яму. Я снова стал думать о Цвинтарном. Где он? Удалось ли ему найти надежное убежище?
Прошло еще три тревожных дня. От дяди Коли мы узнали, что начались обыски у вольнонаемных, работающих при госпитале. Значит, немцы нас усиленно разыскивают. Оставаться здесь нельзя. Может погибнуть вся семья Скрипника. По первоначальному плану Цвинтарный должен был прислать связного в первый же вечер после побега, но был ли он у Маруси или нет — я не знаю.
— Если завтра связного не будет, — сказал Степан, — ночью перейдем Днепр.
— Оружие? Надо бы прихватить с собой…
— А как его прихватишь, — ответил Бойко, — оно вывезено за город. Дядя Коля из рук в руки передавал его по условному паролю, старик понятия не имеет, где оно сейчас. Предполагает, что сейчас оружие находится в руках местного подполья.
— Да, все осложнилось. Где Цвинтарный?
Связной так и не появился, и мы решили уходить. Вечером хозяйка нас накормила. Заботливо сшила из своих последних простыней халаты, и мы приготовились в трудный путь. Дядя Коля взялся проводить — он был местный и хорошо знал дорогу. Как раз перед нашим уходом неожиданно пришла Маруся. Узнала, что я скрываюсь у Скрипника. Она посоветовала уйти в деревню, к ее отцу.
— У него можно сховаться, в городе сейчас опасно, обыски начались повальные. Пойдешь?
Мы стояли за домом одни. Потом сели на мерзлую землю. С неба падал мокрый снег вперемешку с ледяной крупой. Было холодно и неуютно. Маруся смотрела на меня глазами, полными тревоги.
— Нет, — сказал я. — Не могу бросить друга.
— И его бери.
— У нас другие планы. Извини. Спасибо тебе за все… Может, когда увидимся…
Мы простились, молча пожав друг другу руки. Маруся ушла. Я вернулся в хату и, присев на минутку, написал на чистом листке ученической тетрадки список всех бежавших из фашистского лагеря, и подписал его кличкой «Сыч».
— Возьми и сохрани, — попросил я дядю Колю. — Придут наши, передай кому следует. А если появится связной от Цвинтарного, скажи, что мы с Бойко ушли через Днепр, к фронту, к своим.
Скрипник, я и Бойко пробираемся по окраине заводского поселка, петляем по садам и огородам. Прислушиваемся, осматриваемся. Падает густой снег.
Появились заросли прибрежного кустарника. Ложимся и внимательно всматриваемся в ночную тьму. Слышен скрип снега: это медленно проходит вдоль Днепра немецкий парный патруль. Для гражданских лиц мост, наведенный немцами через реку, давно закрыт — это мы знаем. Знаем и то, что немцы во многих местах специально подорвали лед, чтобы затруднить переправу. На реке всюду полыньи, наполненные битым льдом.
Когда патруль отошел на значительное расстояние и скрылся в морозной дымке, мы прощаемся со Скрипником.
— До свиданья, диду! Не поминай лихом! Спасибо за все!
— Счастливой вам дороги, сынки! — отвечает дядя Коля. — Может, и мой хлопец где блукает, может, кто и его выручит из беды…
И вот мы с Бойко ползем к Днепру. Я — впереди. Он — за мной. Со стороны мы незаметны — на нас маскировочные халаты.
Устав ползти, делаем прыжки, маскируем следы, вот уже и пересекли «дозорную тропу». Быстро вперед! Берег у нас позади. Кругом плотный туман. Медленно ползем по замерзшему Днепру. Делаем передышки. Стараемся упираться локтями, чтобы не отморозить рук. Бойко тяжело дышит. Отдыхаем. Потом встаем и идем в полный рост. Бойко сильно хромает, опирается на палку.