В лаборатории редактора

Чуковская Лидия Корнеевна

И этого ему удавалось добиться. С его помощью, под его руководством было создано немало звонких, увлекательных книг на самые разные темы, богатых мыслями и чувствами, политически острых или виртуозно-шутливых – книг, проникших у нас и за рубежом во все слои народа и давно уже причисленных критикой к советской классике.

Вот почему литературно-педагогический опыт Маршака должен быть изучен – и не только изучен, но в основных своих чертах и усвоен. Он необходим современным советским редакциям художественной литературы – детской или недетской все равно, – тем из них, которые осознали свою работу как работу в искусстве. (При этом усваивать – это, конечно, не значит копировать: копирование никогда не приводит к добру.)

«Необходим? Опыт тридцатилетней давности? Да разве он не устарел еще? – спрашивают с удивлением некоторые. – Да ведь наши издательства выросли. Теперь это не какие-нибудь лаборатории, а настоящие фабрики… Может ли нам пригодиться опыт редакции, которая подолгу возилась с каждой рукописью, учила литераторов вдумываться в каждое слово, вникала в особенности языка и ритма, размышляла о творческих возможностях каждого? Все это, быть может, и отлично, да

нам не до этих утонченных затей. Наши современные издательства выпускают столько книг, редакторы так сильно загружены, что и прочитать-то поступившую рукопись некогда, не то что вслушиваться в какой-то там ритм. Поступит в редакцию рукопись – редактор быстро, без задержки, не тратя времени на чтение, отправит ее рецензенту (какому? а это все равно, лишь бы числился в списках!), и уж тот разберется и в содержании, и в стиле. Когда редактор получит от рецензента рецензию – тогда, без большой затраты сил и времени, он и поймет, что ему думать о рукописи. Так-то быстрее. Мы ведь не лаборатория, мы фабрика. Нам дорого время».

К таким высказываниям, для ясности изложенным мною в слегка утрированном виде, сводятся в большинстве случаев возражения моих оппонентов.

В самом деле, издательства наши выпускают теперь гораздо больше книг, чем тридцать лет тому назад. И с каждым годом будут выпускать их все больше.

Но сколько бы ни выпускалось книг, а литература, труд писателя (а стало быть, и редактора) стандартизации, механизированию и даже ускорению не подлежит. Механизированию подлежит издательски-полиграфический процесс, выпуск книги, но не писание и не редактирование. Издательство – вкупе с типографией – может и должно превращаться в фабрику, но на этой фабрике, если она хочет в большом количестве выпускать полноценные книги, всегда останется цех, который точнее всего, по роду его деятельности, можно сравнить именно с лабораторией – и этот цех – редакция. Труд писателя – сосредоточенный, пристальный, углубленный – требует и от редакторского труда углубленности, и каждый раз новых, других приемов. Литература, художество – это постоянное изобретательство; где же может происходить проверка и усовершенствование изобретения, как не в лаборатории? Если книг нам предстоит выпускать все больше и больше, если писателей, талантливых и трудолюбивых, у нас становится все больше и больше, то для издательства это может означать лишь одно: все разумнее, обдуманнее должна быть устроена его лаборатория. Все больше у нас должно появляться редакций, достойных наименования очагов литературной культуры.

Издательства расширяются, планы растут – это значит, что должно уменьшаться в редакциях количество людей случайных, неподготовленных и расти количество специалистов, мастеров своего дела; это значит, что должны резко улучшиться условия редакторского труда: увеличиться количество тихих комнат, уменьшиться количество заседаний; это значит, что подсчет сданных редактором в производство листов должен перестать быть меркой плодотворности редакторской работы: иногда один разговор редактора с автором стоит дороже, чем тридцать аккуратно проредактированных листов… Пусть издательство превратилось в фабрику – следует ли из этого, что редактор должен превратиться в правщика или в раздатчика рукописей на рецензии или что приемы редакторского искусства можно стандартизировать? Каждый автор и каждая рукопись требует от редактора новых приемов, каждый раз он должен совершить своего рода открытие. Редактор – деятель литературы, а труд литератора – прежде всего творчество, поиски. К наблюдению над тем, как рукопись путешествует из инстанции в инстанцию, или к уничтожению в тексте грустных происшествий и областных слов он быть сведен не может. (Кстати сказать, чем совершеннее современное предприятие, тем сильнее развито в нем творчество, опробование, экспериментаторство, обсуждение новых технических идей; тем больше в нем лабораторий и конструкторских бюро.)

Устарел ли редакторский опыт Маршака? Нет, конечно. Устарела, отошла в прошлое та необычайно трудная обстановка, в которой ему довелось работать. В той области литературы, к которой тридцатилетие назад он прилагал свои силы, насчитывалось тогда всего два-три профессиональных литератора. А тематический план обладал весьма разнообразными разделами. Чтобы выполнить план, непомерно большой по плечам маленького коллектива (ленинградское отделение выпускало около сорока процентов всех детских книг, выходивших в стране), чтобы выполнить план, не скатываясь ни в халтуру, ни в вульгаризацию, ни в ремесленничество, ни в приспособленчество, ни в схематизацию, не допуская ни отписок от современной темы, ни небрежностей слога; чтобы выполнить план, обучая попутно людей, совершавших в литературе свои первые шаги, – от редакции требовался постоянный многолетний аврал. Разумеется, не авральным методам работы следует учиться у Маршака: они были вынужденные, теперь для них нет оснований. Теперь профессиональных писателей во всех областях литературы – десятки. Теперешним редакторам, несмотря на увеличение планов, работать не труднее, а легче: они имеют дело по преимуществу с литераторами-профессионалами…

Но значит ли это, что сами они, редакторы, могут оставаться на уровне дилетантов? Не обучаться специфическим приемам мастерства, как обучаются им деятели других видов искусства – скрипачи, кинодраматурги, работники балета, пианисты?

Напрасно думать, будто для работы с писателем определившимся, зрелым от редактора не требуется мастерства, зрелости. Мастерство и тут необходимо ему – быть может, иное, но не меньшее. Маршак обучал и воспитывал редакторов-профессионалов – именно потому его опыт необходим современным редакциям как воздух.

Однако многие спешат этот опыт похвалить и отвергнуть. Многих смущают слова: «школа в искусстве», «течение», «направленность»; смущает то, что редакция, руководимая Маршаком, не была безликой, а, исходя из определенного отношения к дореволюционной, предреволюционной и послереволюционной литературе, к фольклору, к классической традиции, вела собственными методами борьбу за создание детской и общенародной

советской книги. «Направление», «течение», «литературная школа» внутри советской литературы – вот какие понятия представляются критикам устарелыми. Но ведь дело не в словах, не в понятиях, а в том, что существует реально! Разве безлики редакции наших современных журналов, разве «Знамя» неотличимо от «Нового мира», а «Новый мир» от «Октября»? Разве у этих редакций, кроме установок, общих для каждой советской редакции, нету и собственного подхода к литературе? Но отвлечемся от редакций. Разве каждый советский театр не ведет и не должен вести борьбу за собственный стиль, за собственную физиономию, не подбирает в труппу актеров своего направления, не обучает их в соответствии со своим видением мира, со своими взглядами на искусство? Разве нет своего лица, скажем, у Театра Комедии в Ленинграде или у «Современника» в Москве? Разве Таиров, Мейерхольд, Вахтангов, Акимов, Товстоногов – это только фамилии режиссеров, а не наименования течений? И разве советское драматическое искусство в целом и каждый актер и режиссер в отдельности оказались в проигрыше от того, что эти мастера годами, на свой лад, по-своему воспитывали молодежь? «… Настоящий театр рождается только при условии объединения творческих единомышленников» [461] , – говорит Акимов. «Подлинное творчество возможно лишь в коллективе единомышленников» [462] , – говорит Товстоногов. То же говорил Станиславский. И о том же свидетельствует опыт ленинградской редакции, руководимой Маршаком.

461

Н. Акимов. О режиссерской смелости // Н. Акимов. О театре.

Л.: Искусство, 1962, с. 115.

462

Г. Товстоногов. Мыслить, чувствовать, любить // «Лит. газета»,

1962, 17 февр.

«Но подобный способ воспитания не соответствует организации наших современных издательств», – возражают мне. Это верно – не соответствует… Да разве нынешняя организация издательств – совершенство? Разве в ней ничто не подлежит переменам?

Отвлечемся, однако, от таких слов, как «течение», «направленность», «коллектив единомышленников», «школа в литературе». Пусть редакция обязана быть «всеядной» – иначе непременно найдутся люди, которые заподозрят ее в том, что она вовсе не коллектив, – то есть не своего рода труппа, а попросту «группа». Но и с позиций этой весьма распространенной боязни все-таки невозможно догадаться, какой именно из элементов редакторского искусства Маршака следует признать устаревшим. Умение работать с начинающими? Да ведь сколько бы ни было зрелых писателей, а начинающие в растущей литературе, к счастью, тоже будут всегда. Всегда будут приходить в редакции люди неумелые, хотя и талантливые, всегда эти люди будут нуждаться в том, чтобы им помогали на первых порах и словом и делом литераторы-педагоги. Не пригодится ли современным редакторам опыт работы Маршака хотя бы с Шориным или Тэки Одулоком?.. Не докажут ли эти примеры нашим редакциям, что чтение «самотека», работа с молодыми, с начинающими – это ответственнейшие задачи, требующие познаний, вкуса, слуха, смелости; что поручать эту работу людям несведущим, случайным – преступление? В ленинградской редакции работа с начинающими считалась делом особенно почетным. Но работой с начинающими Маршак и редакция отнюдь не ограничивались. Умение и перед мастерами ставить увлекательные задачи – не пригодится ли оно нашим редакциям?

Нет, не только нельзя отказаться от опыта Маршака в целом, но невозможно назвать ни одного элемента этого опыта, который современный редактор имел бы право сдать в архив за ненадобностью.

Напротив, именно теперь, когда духовные запросы народа выросли, когда книга приобретает все большее значение в быту, когда издательства наши выпускают все большие количества книг, – необходимо задуматься над организацией и составом редакций, над способами повышения квалификации редакторов, над преобразованием вузов, где готовят их; необходимо отыскивать новые формы редакционной работы, изучая, учитывая, совершенствуя, развивая весь предыдущий опыт редакций, советских и досоветских, – тех из них, которые выпускали полноценные книги и умели помогать писателям «идти к своей высоте». Обобщая опыт редакционных коллективов, в частности и коллектива, которым в тридцатые годы руководил в Ленинграде Маршак, необходимо задуматься над тем, в какой огромной степени выигрывает воспитание писателей и редакторов, когда во главе редакции (а если редакция велика, то во главе каждого ее отдела) стоит, по выражению Горького, «заядлый литератор», – знающий, чего он хочет, чего он ищет в искусстве и наделенный к тому же педагогическим даром.

«Он разбудил во мне художника, – писал о Станиславском Качалов, – хоть маленького, но искреннего и убежденного художника, он показал мне такие артистические перспективы, какие мне и не мерещились, какие никогда без него не развернулись бы передо мной» [463] .

В замечательной книге Г. Нейгауза «Об искусстве фортепьянной игры» автор так вспоминает о педагоге-пианисте Годовском:

«…во время урока Годовский был не учителем игры на фортепьяно, а прежде всего учителем музыки, то есть тем самым, кем бывает неизбежно каждый настоящий художник, музыкант, пианист, как только он становится педагогом» [464] .

463

Из письма В. И. Качалова к М. Ф. Андреевой // Ежегодник МХТ.

1948 г. Т. 2. М. – Л.: Искусство, 1951, с. 69.

464

Г. Нейгауз. Об искусстве фортепьянной игры, с. 20.