В лесах. Книга Вторая
Шрифт:
Но хотя согласных со мною и не было, однако же я от своего намерения не отступлю, и после Ильина дня расположила кельи ломать и перевозиться. Потому прошу тебя, матушка, и ради бога умоляю, поспеши ты своим прибытием — без тебя не знаю, как к чему и приступить. Святыня, которую раздала ты по Москве, пускай остается у христолюбцев впредь до утишения наших обстоятельств… А так как Василий Борисыч в скором времени возвратится в Москву и по всей чаянности станет укорять нас, что не хотели послушать его уговоров и принять того Антония, о чем он всеусердно старался, так ты и
И потому, слезно молю тебя, потолковее со всеми поговори, чтоб они гнева своего на нас не держали за временное наше, а не всегдашнее, несогласие, но, снисходя к нам, убогим, при таких налегающих на нас бедах, помогли бы своим вспоможением, сколько им господь на сердце положит. А говорить бы тебе им пожалостнее и сколь возможно поумильнее, дабы в сердцах своих восчувствовали к нам, сиротам, сострадание — настоит-де теперь великая нужда помочи нам, убогим, за мир христианский бога молящим. За сим, прекратя сне писание…" Обычно дописывай, — молвила Манефа, — шли прощение и благословение.
Кончила Фленушка, и Манефа, перекрестясь, подписала письмо, а потом сказала: — К Полуехту Семенычу пиши.
Полуехту Семенычу было писано, чтоб закупил он кирпичу да изразцов для печей, а если нет готового кирпича, заказал бы скорей на заводе, а купчию бы крепость на все дома и на все дворовые места писал на ее одно Манефино имя, а совершать купчие она приедет в город сама после Казанской на возвратном пути из Шарпана.
— Так-то будет вернее, да и мне спокойней, — молвила Манефа, подписав письмо. — Помру, все тебе достанется, если, на мое имя купчие совершим… Ничего не ответила Фленушка.
— Опять я к тебе с прежними советами, с теми же просьбами, — начала Манефа, садясь возле Фленушки. — Послушайся ты меня, Христа ради, прими святое иночество. Успокоилась бы я на последних днях моих, тотчас бы благословила тебя на игуменство, и все бы тогда было твое… Вспомнить не могу, как ты после меня в белицах останешься — обидят тебя, в нуждах, в недостатках станешь век доживать беззащитною… Послушайся ты меня, Фленушка, ради самого создателя, послушайся…
— Ах матушка, матушка! — вскликнула Фленушка и вдруг смолкла, задумалась.
— Для тебя же прошу, для твоей же пользы, — продолжала Манефа.Исполнишь мое желание, довеку проживешь в довольстве и почете, не послушаешь — горька будет участь твоя. Ты уж не махонькая, разум есть в голове: обсуди, обдумай все хорошенько… Ну скажи по чистой совести, отчего не хочешь ты меня послушаться, отчего не хочешь принять иночество?
— Не снести мне, матушка!.. Молода еще я — не могу за себя поручиться, — взволнованным голосом ответила Фленушка, и тревожные слезы послышались в упавшем ее голосе.
— Ну хорошо, не снесешь…— полушепотом сказала ей Манефа. — Что ж из того?.. Тайно соделанное тайно и судится; падение же очищается слезами и покаянием… Гласного соблазну только бы не было… А то,вздохнув, прибавила Манефа, — все мы люди, все человеки, все во грехах, яко в блате, валяемся… Един бог без греха…
— Ах! Не знаю, что и сказать тебе, матушка! — с отчаяньем во взоре и с порывистым движеньем молвила Фленушка.
— Одумайся, сберись с мыслями! Говори, что у тебя на уме, — сказала Манефа. Не ответила Фленушка.
— Слушай, — вдруг пораженная новой, не приходившей дотоле ей мыслью, сказала Манефа. — Не хочешь ли в мир уйти?
Зарыдала Фленушка и припала головой к плечу игуменьи.
— По мысли кого не нашла ли? — шептала ей Манефа.
— Не разрывай ты сердца моего, матушка!.. — едва слышно промолвила Фленушка.
— Господи, господи!.. Вот не ждала-то я, не чаяла, — встав с места, всплеснула руками Манефа и обратила слезящий взор свой к иконам.
Наклонив голову и закрыв лицо руками, безмолвно сидела у стола Фленушка. Горько она рыдала.
Манефа тоже села. Она была в сильном волненье. Сильная краска выступила на смугло-желтом лице.
— Ни укора, ни попрека от меня не услышишь, — сдерживая порывы волнения, она говорила. — Скажи только всю истинную правду… Все, говори все, ничего не утай… Во всем покайся… все прощу, все покрою материнской любовью!
— Матушка!.. Поверь ты мне!.. Как перед богом скажу — рыдая и ломая руки, говорила Фленушка. — Молода еще — кровь во мне ходит. Душно в обители, простору хочет душа, воли!
— Счастье не в воле, а в доле, — тихо и нежно сказала Манефа. — Неволя только крушит, а воля человека губит… Да и на что же ты ропщешь? Не в темнице живешь, за затворами за запорами?.. Разве нет тебе воли во всем?.. Говори скорей, не томи меня, всю правду скажи.
Слюбилась, что ли, с кем?
Подняла Фленушка на Манефу светлый, искренний взор и сказала:
— Видит бог, что телом чиста я, как сейчас из купели.
— А душой? — спросила Манефа.
— Мутится душа, сердце горит, разрывается… Воли мне хочется!.. — в сильном волненье говорила Фленушка. — Не совладать мне с собой, матушка!.
— Полюбила, что ли, кого?.. — чуть слышно спросила ее Манефа, опуская на глаза креповую наметку.
Замолкла Фленушка. Долго не было от нее ответа, градом текли горькие слезы по бледному лицу девушки, и слышны были судорожные, перерывчатые рыданья.
— Нет, матушка, нет!.. Теперь никого не люблю… Нет, не люблю больше никого…— твердым голосом, но от сильного волненья перерывая почти на каждом слове речь свою, проговорила Фленушка. — Будь спокойна, матушка!..
Знаю… ты боишься, не сбежала бы я… не ушла бы уходом… Самокруткой не повенчалась бы… Не бойся!.. Позора на тебя и на обитель твою не накину!.. Не бойся, матушка, не бойся!.. Не будет того, никогда не будет!.. Никогда, никогда!.. Бог тебе свидетель!.. Не беспокой же себя… не тревожься.