В лесах. Книга Вторая
Шрифт:
— Восемьсот рублев на серебро, — отвечал Петр Степаныч.
— Матушке Манефе отдать велел али сам ты станешь делить? — спросила Таисея, зорко взглянув на Самоквасова.
— Матушке Манефе велено деньги отдать, а у тебя читалку просить,сказал Петр Степаныч.
— Ну, вот насчет читалки-то и не знаю, как быть, — со вздохом ответила мать Таисея. — Всей бы душой рада, да послать-то некого, ни единой свободной девицы теперь нет у меня… К Ермолаю Васильичу отправить могу, — обратилась она к саратовцу. — В ваших местах одна наша девица «годовую» кончает, после Казанской отделается и прямо к Ермолаю Васильичу проедет… А
— Нам как можно скорей надо, матушка… Сами извольте посудить, можно ль при таких грехах псалтырью медлить… Дядюшка наказывал тотчас бы отправить канонницу, — сказал Самоквасов.
— Надо будет матушку Манефу просить, у нее девицы три либо четыре без дела сидят, — сказала Таисея. — Виделся с матушкой-то?
— Нет еще. Сегодня перед вечером собираюсь сходить, — отвечал Самоквасов.
— Сходи, голубчик, сходи, покланяйся и ты ей, покучься, она добрая, не откажет, — сказала Таисея. — И я посоветуюсь с ней. Вместе, пожалуй, пойдем.
— И мне бы тоже надобно к матушке Манефе побывать, — сказал саратовский приказчик.
— С письмом? — спросила мать Таисея.
— Так точно; тоже с денежным вложеньем на раздачу, — ответил Семен Петрович.
— Много ль привез? — вскинув на него глазами, спросила Таисея.
— Да четыреста пятьдесят на серебро, — ответил приказчик.
— Спаси Христос Ермолая Васильича!.. Дай ему господи многолетнего здравия и души спасения, не забывает нас сирых, убогих, — молвила мать Таисея. — А уж молиться будем хорошо. Все как следует справим: и каноны и псалтырь безо всякого упущенья… У нас, други милые, на этот счет без обману… Не то что по другим местам… Вот, не в осужденье сказать, хоть на Рогожском в Москве. Нахватают, нахватают отовсюду поминовений, да и не могут справиться… Сила не берет… За одним каноном десятка по два покойников поминают либо по три, а денежки за каждого порознь… А у нас по лесам так не делается. У нас по каждому покойничку особ канон за единоумершего; никогда самого малого опущения не бывает.
К тому ж поминаем не келейно, а соборне. Хвалить себя не доводится, да и промолчать нельзя. Всем ведомо, что Керженские обители на том и стоят, что заказы благодетелей как следует справляют, по чину… Не даром, друг любезные, денежки получаем… В чем другом, яко человецы согрешаем, а насчет поминовений перед богом ответа не дадим… У нас это по Соловецкому уставу справляется… Матушка Ираида, подай-ка устав.
Вынула мать Ираида из-под божницы четвертную рукописную книгу в черном кожаном переплете и, сыскав место, положила ее на стол перед игуменьей. Стала мать Таисея читать:
— «Егда кто из обительских преставится, и аще не останется после него своего имения…» Не то раскрыла Ираидушка… Не в том месте, — с досадой молвила Таисея. — Сыщи про мирских человеков преставльшихся, — прибавила она, подавая Ираиде книгу.
— Да напрасно изволите беспокоиться, матушка, — сказал Самоквасов. — По всем городам известно, что нигде так хорошо не молятся, как у вас на Керженце.
Испугался купчик немалой книги. «Как угораздит мать Таисею читать ее до конца! — подумал и перемигнулся с саратовцем: — Ты, мол, не засиживайся, только я шелохнусь, ты за шапку да вон, пора, дескать, нам».
Меж тем Ираида подала книгу игуменье и указала место перстом… Зачала Таисея:
— Аще не житель обители, но мирской человек преставится и будет от сродников его подаяние на честную обитель ради поминовения души его, тогда все подаяние емлют вкладом в казну обительскую и за то поминают его по единому году за каждый рубль в «Литейнике»; а буде соберется всего вклада пятьдесят рублев, того поминают в «Литейнике» вовеки; а буде соберется вклада на сто рублев, того поминают окроме «Литейника» и в «Сенанике» вовеки же. А кто что прикажет по себе, сиречь чтобы погребение по нем отпеть, и то в казну обительскую, а братии корм и утешение по рассмотрению, а что на раздачу по рукам, то…"
— Нам уж пора, матушка, — повернувшись на месте, молвил Самоквасов, а Семен Петрович за шапку и с места.
— Послушать бы вам, гости дорогие, каким чином у нас поминовения-то справляются, — молвила мать Таисея.
— Вы бы, Петр Степаныч, дядюшке своему рассказали, и вы бы, Семен Петрович, Ермолаю Васильичу доложили. Слушайте-ка: «А за канун и за кутию…»
Но Самоквасов с саратовцем, положив начал перед иконами, поклонились Таисее и промолвили:
— Матушка, прости, матушка, благослови. Делать нечего: благословила и простилась мать Таисея.
А куда как хотелось ей дочитать из устава статью о поминовениях, чтобы ведали гости, как в скитах по покойникам молятся, и после бы всем говорили: «Не напрасно-де христолюбцы на Керженец посылают подаяния».
— Эк ее раскозыряло, старую!.. — молвил, усмехаясь, Семен Петрович Самоквасову. — Совсем было зачитала нас.
— Матерям по ихнему делу иначе нельзя, — отозвался Самоквасов. — Ведь это ихний хлеб. Как же не зазывать покупателей?.. Все едино, что у нас в гостином дворе: «Что изволите покупать? пожалуйте-с! У тех не берите, у тех товар гнилой, подмоченный, жизни рады не будете!.. У нас тафты, атласы, сукно, канифасы, из панталон чего не прикажете ли?»
— Ну, ты уж пойдешь! — молвил Семен Петрович. — Эк, язык-от!
— Разве не дело?.. — хохотал Самоквасов. — Ей-богу, та же лавка! «На Рогожском не подавайте, там товар гнилой, подмоченный, а у нас тафты, атласы…» Айда (Айда — татарское слово, иногда значит: пойдем, иногда — иди, иногда — погоняй, смотря по тому, при каких обстоятельствах говорится. Это слово очень распространено по Поволжью, начиная от устья Суры, особенно в Казани; употребляется также в восточных губерниях, в Сибири.) к нашим?
— Айда! — улыбнувшись, ответил Семен Петрович.
— Маленько обождем, немножко по скиту пошляемся… Пущай наши мамошки натерпятся, — молвил Самоквасов и, заломив шапку, запел вполголоса лихую песню:
Тень-тень, перетень,
Выше города плетень!..
За плетнем-то на горе -
По три девки на дворе!..
Девки моются, подмываются -
Дружков милых дожидаются.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Только что Манефа после молитвы и недолгого отдыха вышла из боковушки в большую келью, как вошла к ней мать Таисея с аршинною кулебякой на подносе. Следом за ней приезжие гости, Петр Степаныч Самоквасов да приказчик купца Панкова Семен Петрович, вошли.