В лесах. Книга Вторая
Шрифт:
— Повремени, сударь, — молвила Манефа. — Без хлеба-соли из кельи гостей не пущают. Чайку хоть испей…— и, растворив дверь, кликнула Устинью Московку.
— Сбери чаю, — сказала ей. — Да Парашу с Фленушкой кликни. Василий Борисыч где?
— А пес его знает, — с досадой ответила келейница.
— Устинья! — строго сказала ей Манефа. — Это что за новости?..
Молча вышла из кельи Устинья. Нахмурилась Манефа, но ни слова не промолвила.
— Твой черед, Семен Петрович, — сказала она, обращаясь к приказчику Панкова. — Ермолай Васильич
— Сами-то, слава богу, здоровы, — ответил Семен Петрович. — Дочку только схоронили.
— Которую? — быстро вскинув глазами, спросила Манефа.
— Середнюю, Авдотью Ермолавну, — сказал Семен Петрович и, подавая письмо, примолвил: — А на раздачу четыреста пятьдесят рублев на серебро вашей милости прислали. Не принимая письма, встала Манефа перед иконами и со всеми бывшими в келье стала творить семипоклонный начал за упокой новопреставленной рабы божией девицы Евдокии. И когда кончила обряд, взяла у Семена Петровича письмо, прочитала его, переглядела на свет вложенные деньги и, кивнув головой саратовскому приказчику, молвила:
— Все будет исправлено. Да что время напрасно терять? После чаю сегодня ж отпоем по первому канону:
— вначале за Михаила единоумершего, потом за девицу Евдокию. Кликни матушку Аркадию, — примолвила Устинье, принесшей в келью чайный прибор. — А Фленушку с Парашей звала?
— Сказывала, — угрюмо ответила Устинья и вышла, хлопнув за собой дверью.
Посмотрела на дверь Манефа и сильней прежнего нахмурилась.
Фленушка с Парашей в келью вошли, Марья головщица за ними.
Чинно девицы гостям поклонились; приезжие отдали им по поклону. Ровно впервой отроду видятся.
Вскинул очами на матерей Самоквасов: Манефа письмо перечитывает, Таисея в окошко глядит. И весело подмигнул он Фленушке, а приказчик саратовский Марьюшке улыбнулся. Не то дремала, не то с устали глаз не поднимала Параша. Не к Фленушке, к ней обратился Самоквасов:
— Как вы в своем здоровье, Прасковья Патаповна? Тятенька с мамынькой все ль подобру-поздорову?
— Слава богу, все здоровы, — молвила Параша.
— А сестрицу-то схоронили? — спросил Самоквасов.
— Схоронили.
— Такая молодая, прекрасная девица была!.. — вздохнул Петр Степаныч.Кому бы и жить, как не ей? — А сам так воззрился на Фленушку, что та хоть не робкого десятка, а встала и, взяв со стола кулебяку, понесла ее в боковушу.
— Все, кажись, было к ее удовольствию, — продолжал Самоквасов. — И красота, и молодость, и достатки хорошие. Ей ли бы не жить?
— Божия воля, — вяло отозвалась Параша, и вдруг глаза ее оживились. Тихохонько, легонькой походочкой в келью вошел Василий Борисыч, следом за ним ввалилась мать уставщица.
— Садиться милости просим, Василий Борисыч, — молвила Манефа. — А вот к нам еще гости пожаловали. Не наслышан ли про казанских купцов Самоквасовых?
— Как не слыхать, матушка?.. Люди известные! — ответил московский посол. — С Тимофеем Гордеичем мы даже оченно знакомы. Он в Рогожском на собраниях бывал в ту пору, как насчет архиерейства соборовали!
— Племянничек будет ему — Петр Степаныч, — молвила Манефа, указывая на Самоквасова.
Петр Степаныч и Василий Борисыч подали друг другу руки, «повитались», говоря по-старинному.
— А этот молодец от саратовского купца, от Ермолая Васильича Панкова. В приказчиках живет у него, — продолжала Манефа, указывая на Семена Петровича.
— Здорово, Семенушка!.. Давно не видались!.. Что?.. Не признал?..весело обратился к саратовцу Василий Борисыч.
— Аль допрежде были знакомы? — спросила Манефа.
— Еще бы, — ответил Василий Борисыч и, обратясь к саратовцу, молвил: -Все еще не можешь признать?.. А кого ты из воды-то вытащил, как я на салазках с горы в прорубь попал?..
— Васенька!.. Да неужли это ты?.. Ах ты, господи! — вскликнул саратовец.
И друзья детства горячо обнялись и поцеловали друг друга. И отошли к сторонке и стали расспрашивать друг друга про житейские обстоятельства.
— Ну вот и знакомство сыскали, — слегка улыбнувшись, молвила Самоквасову Манефа.
И, наклонясь к нему, вполголоса, указывая взором на Василья Борисыча, промолвила:
— Золото человек, опора древлему благочестию, первый начетчик, рогожский посланник по всем городам.
— Слыхал про него, сказал Самоквасов. — Тот, что в Белу Криницу за миром ездил?
— Он самый, — подтвердила Манефа. И, быстро обратясь к уставщице:— Вот что, мать Аркадия, — сказала она, — после чаю надобно два канона исправить. Собор — не будем служить. Прикажи клепать в великое древо и в малое… пущай Катерина и в клепало ударит, вся бы обитель в собранье была… Сбирай оба клироса, Марьюшка, петь по статиям, на катавасиях (Катавасиею (греческое — сход) называются ирмосы, которыми покрываются песни канона. Катавасии в торжественных случаях поются обоими клиросами, которые для того сходятся среди церкви.) середь часовни обоим клиросам сходиться… Мать Аркадия, во всех бы паникадилах свечи горели. Меду у Виринеи на свежий канун спроси (Мед, поставляемый на аналогий во время пения панихид.).
— Слушаю, матушка, — молвила уставщица и, положив три поклона перед иконами, степенно вышла из кельи. За ней пошла и головщица.
Когда в Манефиной часовне отпели соборную службу по новопреставленном рабе божием Михаиле и затем нерасходно зачали другой канон за девицу Евдокию, Петр Степаныч Самоквасов не счел нужным молиться за упокой неведомой ему девицы и, заметив, что Фленушки нигде не видно, вздумал иным делом на досуге заняться… Сойдя с паперти, он остановился, окидывая глазами давно знакомые обительские строенья. И видит, что в одном окошечке игуменьиной стаи кто-то махнул беленьким платочком. Вгляделся — Фленушка. Неспешным шагом пошел он на зов.