В логове львов
Шрифт:
И дальше: «Женщины прячут ружья под юбками, а каждый мальчишка держит под рубашкой лимонку. Как воевать с этим народом? Что нам остается? Только сдаться?» И последняя запись: «Проблема нашего участия в этой войне заключается в том, что мы оказались не на той стороне линии фронта. Мы здесь «плохие парни». Вот почему молодежь стала повально уклоняться от призыва в армию, вот почему вьетнамцы с юга не желают идти в бой, вот почему нам приходится убивать женщин и детей, вот почему генералы врут политикам, политики врут репортерам, а газеты обманывают публику». После чего его мысли приняли уже столь крамольный оборот, что их нельзя было даже доверить бумаге, а чувство вины больше не затихало, просто выраженное в написанных словах. Ему всей будущей жизни казалось мало для искупления грязных дел, которые он натворил во время той войны.
Иррациональное мышление, однажды осознал он. Вот что это такое. Но осознание пришло к нему только после возвращения из Парижа, когда у него появилось время основательно все оценить и ясно увидеть, как прежняя служба в буквальном смысле слова разрушила его жизнь. И лишь после этого он решил прекратить старания искупить в одиночку прегрешения всей Америки. Но новое предложение… Оно было совсем иного рода. Ему предоставлялся шанс сражаться за простых людей, противостоять лживым генералам и властителям мира сего, продажным журналистам. Шанс не просто бороться, но внести свой очень скромный вклад в правое дело, но изменить действительное многое, повлиять на ход всей войны, определить дальнейшую судьбу целой страны и нанести в конечном счете мощный личный удар в схватке за свободу.
А ведь была еще Джейн, разумеется.
Одной лишь вероятности увидеться с ней опять оказалось достаточно, чтобы заново воспламенить в нем прежнюю страсть. Всего несколько дней назад он был способен вспомнить о Джейн, об опасностях, которым она подвергалась, но тут же мог выбросить эти мысли из головы и перевернуть страницу журнала. А сейчас он не мог прекратить думать о ней. Он гадал, короткую или длинную прическу она теперь носит, поправилась или похудела, нравилось ли ей то, чем она стала заниматься, пришлась ли она по нраву афганцам, но самое главное – была ли она по-прежнему влюблена в Жан-Пьера? «Прислушайся к моему совету. Проверь, как у нее сложились дела с доктором», – сказала Джилл. Мудрая Джилл.
Наконец он не мог не думать и о Петал тоже. Я старался, говорил он сам себе, я прилагал большие усилия и, как мне кажется, ничего не испортил, но это был план, обреченный на неудачу с самого начала. Джилл и Бернард давали ей все, в чем она нуждалась. Для меня в ее жизни не осталось места. Она вполне счастлива и без меня.
Он закрыл дневник и сунул в чемодан. Затем достал маленькую и дешевую коробочку для ювелирных изделий. Внутри лежала пара золотых сережек с жемчужинами в центре каждой. Женщина, для которой они предназначались, девушка с узким разрезом глаз и с почти плоской грудью, объяснившая ему, что в любви не существует никаких табу, погибла, убитая пьяным солдатом в одном из баров Сайгона, прежде чем получила этот подарок. Он не любил ее по-настоящему. Она ему нравилась и вызывала в нем чувство благодарности. Сережки должны были стать прощальным знаком внимания от него.
Он взял простую открытку и вынул авторучку из кармана рубашки. Задумался на минуту, а потом написал:
«Петал! Да, ты можешь проткнуть себе ушки. С любовью. Папа».
Глава шестая
Вода в реке Пяти Львов никогда не бывала теплой, но сейчас не казалась и особенно холодной приятным вечером после жаркого дня, когда женщины спустились к предназначенному только для них участку берега, чтобы искупаться и помыться. Джейн стиснула зубы от прохлады и вместе с остальными вошла в реку, поднимая дюйм за дюймом подол платья по мере того, как река становилась глубже, пока вода не достигла уровня ее талии, а потом начала мытье. Долгая практика научила ее особенному для афганских леди способу смывать с себя грязь, никогда не раздеваясь полностью.
Закончив, она выбралась на берег и встала рядом с Захарой, которая мыла волосы в заводи с плеском и множеством разлетавшихся в разные стороны брызг, но при этом поддерживала оживленный разговор. Захара в последний раз окунула голову в воду и потянулась за полотенцем. Она ощупывала прибрежный песок, но полотенца найти не могла.
– Где мое полотенце? – воскликнула она. – Я же положила его в эту ямку. Кто украл его?
Джейн подняла полотенце, лежавшее у Захары за спиной, и сказала:
– Просто ты сунула его не туда.
– Это именно то, что жена муллы постоянно твердит своему мужу, – громко отпустила шутку Захара, и все остальные просто зашлись от хохота.
Джейн уже была принята в круг этих крестьянок как одна из своих. Последние намеки на сдержанность и опаску исчезли после рождения Шанталь. Казалось, им требовалось только это, чтобы удостовериться, что Джейн – обычная женщина, похожая на любую из них. Разговоры у реки неизменно становились на удивление откровенными. Возможно, так происходило потому, что рядом не было детей, оставленных на попечение сестер или бабушек, но в значительной степени причиной мог служить открытый нрав именно Захары. Ее зычный голос, блеск в глазах, гулкий и заразительный смех доминировали и создавали расслабленную атмосферу. Джейн нисколько не сомневалась: здесь она становилась экспансивной и открытой, поскольку ей приходилось подавлять все истинные проявления своей индивидуальности в течение остального дня. Она обладала несколько вульгарным чувством юмора, какого Джейн не обнаруживала прежде у других афганцев обоих полов, но даже ее грубоватые ремарки и двусмысленные шутки зачастую служили поводами для вполне серьезных обсуждений. И это порой давало Джейн возможность превратить вечернее купание в импровизированный урок ухода за своим здоровьем. Контроль над рождаемостью числился среди наиболее популярных тем, хотя женщин Банды неизменно больше интересовало, как им скорее забеременеть, нежели способы предохранения. Однако постепенно они все больше проникались пониманием идеи, активно пропагандировавшейся Джейн, что женщина получала возможность гораздо лучше выкормить и выходить ребенка, если рожала с интервалом в два года, а не каждые двенадцать или пятнадцать месяцев. Например, вчера речь зашла о менструальном цикле, и выяснилось, что афганские женщины считали наиболее благоприятным временем для зачатия периоды непосредственно до или сразу после менструации. Джейн объяснила: лучшие дни – с двенадцатого по шестнадцатый, и ей, как показалось, поверили, хотя ее тревожило подозрение, что они продолжали считать такое мнение ошибочным, но вежливость не позволяла им возражать и вступать в споры.
Сегодня у реки царило легкое и радостное возбуждение. Должен был вернуться очередной караван из Пакистана. Мужчины обязательно привезут подругам скромные предметы роскоши – кому шаль, кому апельсины, кому яркие пластмассовые браслеты, – наряду, разумеется, с гораздо более важным грузом оружия, боеприпасов и взрывчатки для ведения боевых действий.
Муж Захары Ахмед Гуль, один из сыновей повитухи Рабии, возглавлял караван, и Захара не могла скрыть приятного волнения от ожидания скорой встречи с ним. Пока они жили вместе, внешне напоминали все афганские супружеские пары. Она больше молчала и неукоснительно подчинялась мужу, а он при случае показывал свою власть над ней. Но Джейн замечала, как они смотрели друг на друга, и понимала, что они по-настоящему любят друг друга, а судя по некоторым рассказам Захары, их любовь носила характер интенсивной физической близости. Сегодня она почти сгорала от снедавшего ее желания и яростно сушила волосы полотенцем, вкладывая в этот процесс даже излишне много энергии. Джейн ее прекрасно понимала. Она порой тоже испытывала подобные ощущения. Они, быть может, потому и стали близкими подругами, что распознали родство своих душ.
На теплом и пыльном воздухе кожа Джейн высохла почти мгновенно. Стоял самый разгар лета, и каждый день становился долгим, жарким и сухим. Хорошая погода продержится еще месяц или два, зато остальная часть года будет очень холодной.
Захару все еще интересовала тема вчерашнего разговора. Она ненадолго перестала сушить волосы, чтобы сказать:
– Что бы вы там ни говорили, но лучший способ забеременеть состоит в том, чтобы заниматься ЭТИМ каждый день.
С ней сразу согласилась Халима – мрачноватая, темноглазая жена Мохаммеда Хана:
– А лучший способ не забеременеть – не заниматься ЭТИМ никогда.
Она родила четверых детей, но только один из них – Муса – был мальчиком, отчего Халима очень расстроилась, узнав, что Джейн не может дать совет, как увеличить шансы зачать именно мальчика.
– Как же ты иначе примешь своего супруга, когда он вернется домой после шести недель отсутствия с конвоем? – спросила Захара.
Конец ознакомительного фрагмента.