В любви каждый за себя
Шрифт:
– Это, я прямо и не знаю, что и за подъезд у нас такой. Прямо пьяницы одни живут.
Видно, любимым словом старушки было это самое «прямо».
– И не говори, Егоровна. Жизни от них нет никакой. Мать померла. Девчонка одна осталась. Нет, чтобы за ум взяться, а он напоминался да кверху кобылкой валялся давеча. О-хо-хо-хохонюшки.
– А в тот вечер, когда мать Николая убили, где были Востриковы, не знаете?
– А вы из милиции, никак? – сразу оживилась Егоровна.
Я кивнула и показала
– Вон как! А мы уж думали, опять к ним гости, опять песни орать будут. Они же тогда до самой ночи пили да горланили. Еле угомонились. А потом вышли – пьяные все – пошли гостечков своих провожать.
Итак, алиби у Востриковых было. Оставалось выяснить, не подговорили ли они кого.
К подъезду подошла миловидная женщина средних лет с малышкой, которую она держала за руку. Девочка облизывала мороженое. Женщина села на лавочку и усадила ее рядом с собой.
– А мама-то ваша где? – поинтересовалась вездесущая Егоровна.
– В ночь она ушла. А мы вот со Светкой гуляем.
Тут из-за угла дома появился вдрызг пьяный мужик. Грязный, лохматый, он едва переставлял заплетающиеся ноги. В правой руке он держал бутылку водки, под мышкой – батон, а в левой – полиэтиленовый пакет с яйцами.
– Вон он, красавчик. Еще не напоминался, – укоризненно покачала головой Егоровна.
Николай доплелся до лавочки, плюхнулся на самый край, едва не свалился. Потом разложил покупки рядом с собой. Пьяно икнул.
Бабки, поджав губы, молча качали головами.
– Вон гостья к тебе, Коля, – другая бабка кивнула в мою сторону.
Коля снова икнул. Сообщение не произвело на него никакого впечатления.
Я разглядывала его, соображая, в состоянии ли этот пьянчужка внятно ответить хоть на какой-нибудь вопрос.
– Дядь Коль, а бабуля мне мороженое купила, – похвасталась девочка.
Дядя Коля кивнул, продолжая икать, распечатал зубами бутылку, выпил из горла добрую половину. Потом разбил об угол лавочки яйцо, поднес ко рту и со странным звуком втянул в себя его содержимое. На подбородке у него повис яичный белок. Он, не замечая этого, откусил от батона и, сопя, как паровоз, принялся жевать. Затем повторил процедуру с бутылкой и яйцом.
Старушки смотрели на него с брезгливым отвращением. А он, разбив третье яйцо, протянул его малышке:
– П-пей, Светка. Вкусно.
Женщина притянула девочку к себе:
– Отстань от ребенка, пьяный ирод!
Малышка вырвалась из ее объятий и заканючила:
– Я только попробую, бабулечка.
Женщина подхватила Светку, несмотря на ее протесты, и скрылась с ней в подъезде.
– Ой-ой, какие мы культурные! – Николай запулил яйцо на газон, видимо, насытившись.
– Николай Степанович, я из милиции и хотела бы с
Он уставился на меня мутным взглядом:
– Чево?
– Я бы хотела с вами побеседовать.
– Из мили-иции. Да что твоя милиция могет? Ниче она не могет. Вон мать у меня убили. Думаешь, найдет убийцу твоя милиция? Ха! Как же!
– Давайте, Николай Степанович, все-таки поговорим, только не здесь, а лучше у вас дома.
– Ну, айда!
Он поднялся, прихватил свою провизию и направился в подъезд. Уже около двери выяснилось, что он то ли забыл, то ли потерял свой ключ.
– Держи, – Николай протянул мне батон и пакет с яйцами, поставил бутылку у порога. – Я щас.
Выйдя вслед за ним, я стала свидетельницей акробатического трюка. Николай, цепляясь за раму и проклиная все и всех, полез на подоконник.
– Щас ведь сверзишься, окаянный, – встряла одна из старушек.
Он и в самом деле, не удержавшись, грохнулся. Однако вскочил и, взревев: «Не боись, баб Шур», вновь бросился на абордаж. На этот раз более удачно. Форточка была открыта. Он скользнул в нее и… раздался грохот. Потом тишина.
– Убился, сердешный, – прокомментировала баба Шура.
Но через несколько минут он вывалился из подъезда:
– Айда, дамочка.
Сердобольные соседки, которые только что так за него переживали, теперь возмутились. Видимо, он не оправдал их тайных надежд, не свернул себе шею.
– Видать, не такой уж он и пьяный, больше прикидывается, – переговаривались они.
Войдя в квартиру Востриковых, я чуть не задохнулась. Там стоял густой аромат дешевых забегаловок.
– Проходи на кухню, – пригласил меня Николай. – У нас тут, правда, небольшой бардачок.
«Небольшой бардачок», на взгляд нормального человека, был похож на конец света. Грязные закопченные стены, заляпанная неизвестно чем, обвешанная засохшими макаронами двухконфорочная газовая плита на ножках. На столе, заставленном бутылками из-под пива и водки, валялись недоеденные куски хлеба, обглоданные рыбьи скелеты. По ним стадами ходили рыжие муравьи и лениво прогуливались тараканы всех размеров.
Николай неверным движением руки отодвинул все лишнее на край стола и спросил:
– Может, чайку сообразить? Заварки, правда, нету. Только старая.
– Что вы, что вы! Я ничего не хочу. Спасибо.
– Ну, как знаешь. Че ты хотела узнать? Спрашивай. Вот тут вот садись.
Он выдвинул из-под стола табуретку, такую же грязную, как стол, а сам уселся на ящик для овощей.
Я постелила на табуретку носовой платок, опасаясь за свой бирюзовый шифоновый костюмчик, и осторожно села. Не успела я еще ни о чем спросить, как затренькал звонок.