В мгновение ока
Шрифт:
Когда ее на время ослеплял черный шелк, легче думалось о прошлом, о чем угодно…
Ярмарка переезжала в очередной городок и вскоре опять снималась с места; бурые шатры днем делали глубокий вдох, а ночью выдыхали спертый воздух, когда брезент, шурша, соскальзывал с темных шестов. Что же дальше?
В минувший понедельник этот парень с длинными руками и пытливым раскрасневшимся лицом купил сразу три билета на их вечерние выступления и три раза подряд смотрел, как электрический ток пробивает Электру голубым пламенем, парень стоял прямо у каната и, напружинившись, ловил каждое ее движение,
Он приходил четыре дня кряду.
— У тебя тут своя публика, Элли, — заметил Джонни на третий вечер.
— Да уж, — отозвалась она.
— Ты, главное дело, не бери в голову, — посоветовал Джонни.
— Ни-ни, — ответила она. — Мне-то что? Не волнуйся.
Как— никак, этот номер она исполняла не первый год. Джонни врубал напряжение, и оно пронизывало ее от лодыжек и до локтей, до самых ушей, тогда он протягивал ей сверкающий меч, она не глядя делала выпад в сторону зрителей, улыбаясь из-под своей полумаски, и людям на плечи и головы сыпались трескучие, плюющиеся искры. На четвертый день она ткнула мечом дальше обычного, в том направлении, где впереди всех стоял, потея от волнения, тот румяный парень. Он резко вскинул руку, словно приготовился поймать лезвие. Голубые искры мостиком устремились к его ладони, но рука не дрогнула и не отстранилась, он схватил огонь пальцами, а потом зажал в кулак и пропустил по запястью, через предплечье внутрь себя.
При свете клинка его глаза вспыхнули синим спиртовым пламенем, а меч своим собственным огнем осветил ее руку, лицо и грудь. Навалившись на канат, парень в молчаливом напряжении потянулся еще дальше. Тогда Джонни закричал: «А ну-ка, все прикоснитесь! Все до единого!» Тогда Электра поводила мечом по воздуху, чтобы каждый мог прикоснуться к лезвию и погладить его рукой; Джонни выругался. Сквозь повязку она заметила жуткое свечение, которое не сходило с румяного лица.
На пятый вечер она не стала касаться пальцев этого парня, а вместо этого щекотала горящим острием его ладонь, царапала и обжигала, пока он не зажмурился.
В ту ночь, закончив выступление, она отправилась на озерную пристань и, даже не оглянувшись, прислушалась и заулыбалась. Озеро дрожало там, где в него впивались опоры. Ярмарочные огни испещрили черную воду неверными, извилистыми дорожками. Под приглушенные вопли колесо обозрения без устали взмывало вверх, а вдали шарманка с надрывом пела «Прекрасный Огайо». Электра замедлила шаги. Она не спеша поставила вперед правую ногу, затем левую и уж только потом остановилась, чтобы обернуться. Рядом мелькнула его тень, и руки заключили ее в объятия. Прошло много времени, прежде чем она слегка отстранилась, разглядела его неомраченное, взволнованное, розовощекое лицо и сказала:
— Да ты, я вижу, опаснее электрического стула!
— А тебя и вправду зовут Электрой? — спросил он.
На следующий вечер, когда сквозь нее побежал ток, она напряглась, вздрогнула и, прикусив губу, застонала. Ноги заходили ходуном, а руки, нащупав подлокотники, стали царапать древесину.
— Что такое? — выкрикнул Джонни, отделенный шелковой повязкой. — В чем дело?
И отключил напряжение.
— Все нормально, — выдохнула она.
Зрители забеспокоились.
— Ничего страшного. Работаем. Давай!
И он дернул рубильник.
Сквозь нее пополз огонь, но она снова, стиснув зубы, откинулась на высокую спинку. Из темноты вырвалось чье-то лицо, а вместе с ним туловище, которое прижалось к ней. Напряжение разразилось треском. Электрический стул остановился, а потом и вовсе умер.
Через миллион миль темноты Джонни протянул ей меч. Ее вялая подрагивающая рука не смогла его удержать. Джонни сделал вторую попытку, и она машинально ткнула клинком глубоко в ночь.
Там, в ревущей темноте, кто-то тронул лезвие. Она представила, как вспыхнули его глаза, как раскрылись губы, когда их разомкнуло напряжением. Его прижало к канату, с силой прижало к канату, он не мог ни вздохнуть, ни закричать, ни отстраниться!
Подача энергии прекратилась. Остался запах молнии.
— Конец! — крикнули из публики. Джонни предоставил ей выбираться из кожаных ремней, спрыгнул с невысокой сцены и пошел к проходу. Непослушными руками она судорожно освободилась от пут. Выскочив из шатра, она даже не оглянулась посмотреть, остался ли тот парень висеть на канатах.
Добравшись до трейлера, стоящего за шатром, она рухнула на койку, дрожа и обливаясь потом; даже когда следом вошел Джонни и остановился, глядя на нее сверху вниз, она не смогла сдержать рыданий.
— Ну, что скажешь? — спросил он.
— Ничего, ничего, Джонни.
— Что ты послала в публику?
— Ничего, ничего.
— «Ничего, ничего», — передразнил он. — Ладно врать! — Его лицо исказила гримаса. — Чертова кукла! Сто лет таких штук не выкидывала!
— Это нервы!
— Горбатого могила исправит, — не унимался он. — Когда мы только-только поженились, ты такой же номер отмочила. Думаешь, я забыл? Три года торчала на своем стуле, как в гостях. И вот — здрасьте! — кричал он, задыхаясь и нависая над ней со сжатыми кулаками. — Сегодня опять, будь ты неладна…
— Умоляю тебя, умоляю, Джонни. У меня нервы сдали.
— Ты что себе надумала? — Он угрожающе склонился прямо над ней. — Что надумала?
— Ничего, Джонни, ничего. — Он схватил ее за волосы. — Умоляю!
Он швырнул ее головой в подушку, развернулся и пошел прочь, но за дверью остановился.
— Я знаю, что ты надумала, — сказал он. — Знаю. — И звук его шагов замер в отдалении.
И была ночь, и был день, и был еще один вечер, и новые зрители.
Но в публике она так и не высмотрела еголица. Теперь, погрузившись в черноту, с повязкой, плотно обхватившей голову, она сидела на электрическом стуле и не теряла надежды, пока Джонни на соседнем помосте расписывал публике чудеса, на которые способен Человек-Скелет; а она все еще надеялась и разглядывала каждого вновь прибывшего. Джонни расхаживал вокруг Человека-Скелета, пыжился и распинался про живой череп и зловещие кости, и, наконец, зрители стали проявлять нетерпение и, повинуясь голосу Джонни, гремевшему, как ржавая труба, развернулись в другую сторону, а сам он запрыгнул на помост — да с таким свирепым видом, что она невольно отшатнулась и увлажнила красные губы.