В моей смерти винить президента... (сборник)
Шрифт:
Дёргает удавку, проверяя на крепость.
МАМОНТОВ
(обращаясь к портрету красивой блондинки):
– Ты, Ланочка, наверное, сказала бы, что я даже повеситься по-человечески не могу. Что у меня даже верёвки нормальной нет. Да – нет! А зачем мне верёвка?! Я ж первый раз в жизни вешаюсь!! Поэтому первый раз в жизни мне понадобилась верёвка...
Делает из сложной конструкции петлю, накидывает её на голову.
Стул ставит на диван, на стул пристраивает табуретку.
Лезет на всё это сооружение с петлёй на шее.
МАМОНТОВ:
–
Ему удаётся залезть на табуретку и даже устоять на ней.
Он замирает.
Неумело крестится.
Подхватывает свободный конец удавки, заканчивающийся ремнём и осторожно, стараясь не упасть, начинает крепить его на люстре.
Руки дрожат. Конструкция под ним качается. Закрепить ремень никак не получается.
Вдруг отчётливо слышатся удары молотка за стеной.
Мамонтов резво спрыгивает с неустойчивой пирамиды, хватает гантель и начинает лупить ею по стене.
МАМОНТОВ
(орёт):
– Ты, дятел! Сволочь, урод, вонючка! Жизни от тебя нет! Стучит и стучит! Долбит и долбит! Утром стучит, вечером долбит, а ночью пос-ту-кивает!
(Пинает стену ногой).
– Долбень!!! У людей кризис, гад, откуда у тебя гвозди?!! Откуда гвозди, я спрашиваю?!!
Бьёт в стену гантелей.
Удавка болтается на его шее.
Стук за стенкой усиливается.
МАМОНТОВ
(без прежнего накала):
– Ты, дятел, больной. До Нового года осталось пятнадцать минут. Всего пятнадцать минут!
(Орёт, сложив руки рупором).
– Что можно прибивать за пятнадцать минут до Нового года?! Игрушки к ёлке?! Салатницу к салату?! Жену к платью?! Сволочь!! Нет, ну какая же ты сволочь! Откуда у тебя салат?! Почему от тебя ещё не ушла жена?!
Бьёт в стену гантелей.
Портрет блондинки падает на пол.
Мамонтов поднимает его, на секунду прижимает к груди и ставит на стол.
Молоток затихает.
Мамонтов хватает табуретку, ставит её возле стола, садится.
Хватается за голову.
Удавка висит у него на шее.
МАМОНТОВ
(обращаясь к портрету):
– Скажешь, я слабый человек, Лана?!
(Дёргает верёвку на шее).
– Чуть что – и в петлю? Не-е-ет, я не слабый, я остроумный! Вот смеху-то: повеситься в Новый год под бой курантов и поздравительную речь президента! Нет, я не слабый, я оригинальный. Если, конечно, полстраны не повесится в этот Новый год под поздравительную речь президента, если, конечно, полстраны не остроумны и не оригинальны также как я... Лана, Ланочка, я простил тебя! Сразу простил, как увидел в своей кровати с Давыдовым. Кто – я, и кто – Давыдов?!
Берёт конец удавки и начинает нервно помахивать им.
МАМОНТОВ:
– Давыдов – величина! Гигант! У него детективы выходят миллионными тиражами, а бабёнки – простые, серые, замотанные бабёнки – визжат от его импозантности, от его серых глаз, от широких плеч и многообещающей задницы. Я даже не знаю, читают ли они его книги. По-моему, они покупают его детективы только ради портрета на задней обложке и возможности взять у него автограф. А вот у меня никто не просит автограф! И никто не покупает моих книг ради фотографии на обложке! Потому что я не пишу книг! Я пишу статьи и заметки, – хорошие статьи и отличные заметки! – но... у меня ни тиражей, ни серых глаз, ни раскрученного имени. Более того, моя газета закрылась, а в другую меня не берут, потому что по городу бегает толпа голодных журналистов, готовых писать только за возможность купить раз в день булочку и кофе в редакционном буфете. Кризис! Кризис в голове, в семье, в отношениях, в творчестве... Даже у Давыдова кризис, он уже неделю пишет одну главу, а его предыдущий роман залежался на полках, потому что у замотанных, серых бабёнок не хватает денег на его последний портрет толщиной в пятьсот двадцать станиц! А портрет-то хорош! Давыдов на нём с трубкой, с усами, в шляпе и с воинственно выдвинутым вперёд подбородком. Я прощаю тебе, Ланка, измену со своим лучшим другом! Искренне, по-доброму, навсегда прощаю. Ты думаешь, я прощаю, потому что слабый и безвольный?!
Дёргает на шее удавку.
МАМОНТОВ:
– Нет! Я великодушный и... понимающий.
(Переходит на шёпот).
– Мне Давыдов как-то сказал, что у него двадцать два сантиметра. Двадцать два! Это против моих-то пятнадцати... Я на тебя не в обиде, Лан. Чего-то подобного я ожидал. Зачем тебе я со своими статьями и заметками, если рядом ходит Давыдов с глазами, тиражами, подбородком и двадцатью двумя сантиметрами! Я не обижен, нет, и не оскорблён... Так... раздражён немножко... Только ты уж ни в коем случае не подумай, что я решил свести счёты с жизнью из-за твоей измены. Нет! Нет и нет!
(Вскакивает и начинает носиться по комнате).
– Нет и нет! Твоя измена тут не при чём! Мне плевать на твою измену! И на тебя плевать! И на Давыдова! И на его тиражи! И на его сантиметры двадцать два раза плевать-растереть, плевать-растереть, плевать-растереть...
(Резко останавливается и замирает).
– Знаешь, каким Давыдов был в детстве? Маленьким! Белобрысым! И очень-очень сопливым! Во дворе его так все и звали – Сопля. Лето на дворе, или зама, у Никитки под носом всегда висело, а дышал он открытым ртом! Открытым ртом, потому что его сопливый нос был забит!! Эй!!! Ты променяла меня на Соплю! Слышишь, любимая?!!
Садится за стол, хватается за голову, бормочет.
МАМОНТОВ:
– В школе он сначала был двоечник, но потом вдруг выровнялся, сначала стал хорошистом, а после и вовсе отличником. Он подхалимничал учителям, он ябедничал, он сдавал и крысятничал, пацаны терпеть его не могли, а девчонки... Да, а девчонки влюблялись в него поголовно уже тогда, потому что детские сопли прошли, Давыдов вымахал под два метра, занялся спортом и заявил, что у него будет своя пивоварня. Пивоварня! Xа-ха! Я и дружил-то с ним все эти годы только потому, что видел – нет у него никакой пивоварни! Нет, и никогда не будет!! Кто его надоумил писать детективы?! Кто?! Он ведь работал в моей газете, писал посредственно – очень посредственно! – носил рваные джинсы, растянутый свитер и каждый месяц занимал у меня пятьсот рублей до зарплаты. Каждый месяц! Пятьсот рублей до зарплаты! И вдруг – на тебе! И тиражи, и гонорары, и дом в элитном посёлке, и встречи с читателями, и двадцать два сантиметра, и ты – ты, моя Ланка, – вовсе не серая и не замотанная, а красивая и ухоженная. Моя!!! Дорогая. Любимая. С планами на будущее, с талией, с грудью, с ногами как у богини... Слушай, ты же никогда не читала подобной литературы! На кой он тебе сдался, этот Давыдов?!!