В море !
Шрифт:
Старый граф, человек слишком умный и осторожный, чтобы позволить себе какое-нибудь вмешательство в дела чужого ведомства, разумеется, никуда не поехал и даже посоветовал графине не очень раздувать эту историю, тем более, что у господ моряков "свои особенности", однако, при первой же встрече с морским министром "позволил себе" по-приятельски довести до сведения его высокопревосходительства о слухах, "конечно, преувеличенных, но во всяком случае компрометирующих славную семью моряков".
Несколько смутившийся адмирал очень благодарил графа за сообщение. Действительно, некоторые капитаны, к сожалению, позволяют себе более, чем следует.
Зоркий глаз старого моряка, бывшего любимого адъютанта Корнилова, сразу угадал в этом почтительно улыбающемся, чистеньком, франтоватом мичмане лодыря и одного из белоручек, "маменькиных сынков" и "племянничков", которые, благодаря моде, полезли во флот, доставляя немало неприятностей командирам судов, на которых плавали эти шалопаи.
В ответ на предложение адмирала "рассказать по чистой совести, какие причины заставили молодого человека списаться с крейсера, не окончив плаванья", мичман Веретьев с подробной точностью, почтительно глядя на адмирала своими ясными, несколько телячьими глазами, перечислил все оскорбительные прозвища, которые он безропотно выслушивал в течение года от командира "Грозного", не смея отвечать по долгу дисциплины к не желая лишиться плавания. И только, когда командир позволил себе во время аврала обругать его, как последнего матроса, в присутствии офицеров и команды, он после такого оскорбления не счел возможным оставаться на крейсере и подал рапорт о болезни.
Старый адмирал не только не выразил одобрения за такую самоотверженную выносливость, а, напротив, слушая, склонив набок свою коротко остриженную седую голову, обстоятельный доклад мичмана, все более и более хмурил свои нависшие брови, и его умное старческое лицо искривилось гримасой не то брезгливости, не то презрительного удивления.
Не таков был он сам, маститый адмирал, испытавший немало невзгод за свою строптивость.
И этот семидесятилетний старик, достигнувший власти, которой так сильно желал и в значении которой уже успел разочароваться, взглядывая на оскорбленного мичмана, невольно вспомнил далекую молодость, когда он был таким же юным мичманом в николаевское время, вспомнил, как его чуть не разжаловали в матросы за дерзость, сказанную на шканцах капитану в ответ на оскорбительную грубость. В его время к "тетушкам" во флоте не обращались, нет!.. В голове старого адмирала пронеслось воспоминание и об этом серьезном столкновении его, наделавшем шума во флоте, с всесильным в те времена морским министром... Он был тогда уж контр-адмиралом и начальником штаба главного командира кронштадтского порта, когда позволил себе, возмущенный несправедливыми обвинениями министра, резко и страстно отвечать ему, сам обвиняя его, на мостике парохода, в присутствии высокопоставленных пассажиров... За эту выходку он принужден был на время покинуть флот... Да, он был не таков.
Мичман Веретьев, ожидавший, по-видимому, похвалы за свою, как он называл, "служебную корректность" по отношению к капитану, был удивленно смущен. Нахмуренное лицо адмирала не предвещало одобрения.
И когда мичман окончил свой доклад, адмирал все с тою же гримасой на лице проговорил суровым тоном:
– Если вас оскорблял капитан, вы должны были, по крайней мере, подать рапорт по начальству... Делу дали бы законный ход. А то вы целый год изволили молчать, а теперь жалуетесь разным тетушкам... Так не поступают во флоте... Не должны поступать-с!
– строго прибавил старик.
– У офицера есть начальство, а не тетушки... Ваш образ действий похвалить не могу...
И, точно вспомнив что-то, адмирал продолжал, несколько смягчая тон:
– Приписываю все это вашей молодости и надеюсь, что впредь вы будете действовать иначе... И помните, что хороший офицер сам должен ограждать себя от оскорблений... исправной службой, - прибавил дипломатически адмирал. Понимаете?
– Понимаю-с, ваше высокопревосходительство!
"Ничего ты не понимаешь и не поймешь"!
– говорил, казалось, взгляд старика, снова остановившийся на этом почтительно и глупо улыбающемся лице мичмана с телячьими глазами.
– Граф Варфоломей Петрович вам родня?
– спросил он, отводя взгляд.
– Дядя, ваше высокопревосходительство!
– весело и точно чувствуя себя значительно поднятым в глазах адмирала, отвечал молодой человек.
– Можете идти!
– резко промолвил адмирал.
Когда, вслед за уходом мичмана, в кабинет вошел с докладом помощник начальника штаба, скромный на вид, с энергичным лицом, пожилой контр-адмирал из хороших моряков прежней школы, пользовавшийся расположением и доверием своего начальника, с которым когда-то плавал, - старик, пожимая вошедшему руку, с живостью проговорил:
– Сейчас у меня был этот Веретьев, списавшийся с "Грозного". Нечего сказать, терпеливый юноша... Чересчур даже терпеливый... Его Налетов целый год ругал чуть не площадными словами, а он все кушал! Хорош молодчик, а? Приехал сюда и нажаловался тетушкам, а начальству ни гу-гу... Вы, конечно, слышали, какой шум подняли дамы из-за этого шалопая?.. По всему видно, лодырь... А вы все-таки с Андреем Оскарычем назначьте его в дальнее плаванье... Черт с ним... За него граф Саврасов хлопочет... Нельзя отказать...
– Слушаю, ваше превосходительство.
– Да назначьте этого многотерпеливого юного Иова к кому-нибудь из командиров, который не ругается, как извозчик. А то опять выйдет история... Есть у нас такие?
– усмехнулся старик.
– Есть, - улыбнулся в ответ и контр-адмирал.
– А этот хлыщ, господин Налетов, кажется, желает нарваться на пощечину? И нарвется. Не все же такие, как Веретьев. Дождется, что дадут ему в рожу... Не в первый раз я слышу, что он заносчив и груб с офицерами и бьет матросов. И офицеры дерутся. И что вы тут поделаете с этими современными нравами? Кажется, ведь неглупый человек этот Налетов и пролаз, каких мало, а ведет себя, как дурак... Воображает, что в самом деле звезда флота... Не хочу и не имею права я поднимать историю, тем более, что официально на него жалоб нет, но я напишу Тыркову, чтобы сделал ему строгий выговор и предупредил его, что об его подвигах мне известно. Верно одумается. Сообразит, что и я что-нибудь да значу... Он ведь умная бестия!
– ворчливо говорил старик и вдруг с сердцем воскликнул:
– И вообще черт знает, какие у нас творятся безобразия. Много еще надо чистить наши конюшни! Не правда ли, Петр Петрович?
– Нужно, ваше высокопревосходительство.
Старик помолчал и заметил:
– То-то нужно... Вижу, что нужно... Вижу, что и молодые наши моряки подгуляли, совсем мало плавают, вижу, что и хваленый ценз не достигает цели, что мало у нас настоящих капитанов. И мичмана больше на тетушек надеются... И строим-то мы суда иногда наобум... А главное: морской дух исчезает, тот дух, что был в наше время, когда мы плавали, а не стояли на рейдах... Все это я вижу и, несмотря на свою власть...