В морях твои дороги
Шрифт:
— Товарищ капитан первого ранга, — спросил Фрол, — вы разрешите приходить помогать вам?
— А я и сам справляюсь, — подозрительно, словно боясь к себе жалости, ответил Вадим Платонович. — Вот если вы хотите поучиться, попрактиковаться…
— Да ведь я этого и хочу! — горячо воскликнул мой друг. — Я, товарищ капитан первого ранга, еще с капитаном первого ранга Горичем…
— С Зиновием Федоровичем?..
— Так точно… Мы с ним даже корветы строили. Конечно, не такие, как вы…
— Но, но, не привыкайте к подхалимству!
— Я не из подхалимства, —
— Знаю, знаю, — улыбаясь потрепал Вадим Платонович Фрола по плечу. — Понравились мои кораблики?
— Да еще как!
— Очень рад! Да-с, очень рад! Приходите, прошу, приходите! Все это в жизни моряку пригодится. А за Платошей моим, вас прошу, присматривайте, да в случае чего — головомойку ему! И покрепче этак, по-комсомольски, только это ему и поможет! Лоботряс! — вздохнул он, но посмотрел на своего нескладного сына с любовью. — Тот был другой, — взглянул старый моряк на портрет старшего сына. — Серьезный, вдумчивый, напористый, весь в деда, Платона Петровича. Дед-то Платона матросом был. Вы тоже из морской семьи, Рындин?
— Так точно.
— А ведь мы не в училище и не на корабле — «так точно». И, кстати, тут я вам не капитан первого ранга, а Вадим Платонович. Прошу к столу.
Мать Платона — Вера Павловна, пожилая, полная и седая женщина с усталым лицом, учительница одной из школ на Васильевском, разливала чай. Вадим Платонович занимал нас рассказами.
— Платон, звонят, отопри!
В столовую вошла дочь нашего адмирала. Розовощекая, оживленная, Люда поцеловала Веру Павловну: «Здравствуйте, тетя Вера, очень рада вас видеть»; Вадима Платоновича: «Папа соскучился, дядя Вадим, и просит, чтобы вы зашли», чмокнула Платошу и, взглянув на нас, вскочивших из-за стола, воскликнула радостно:
— Знакомые! Никита Рындин, не так ли? А вы — Фрол Живцов. — Потом пожала руку Игнату.
— Садись, Люда, чай пить, — предложила Вера Павловна.
— Некогда, тетя Вера! У меня, — взглянула она на крохотные часики на руке, — через полтора часа генеральная репетиция. На спектакль придете?
— Обязательно, — пообещал Вадим Платонович. — Как же не полюбоваться будущей Савиной!
— А я вовсе не Савина, не Ермолова, не Дузе, не Комиссаржевская, как вы изволите, дядя Вадим, иронизировать. Я — средняя актриса; но мне очень хочется быть хорошей актрисой. Даже больше того: превосходной актрисой, чтобы меня не могли упрекнуть, что я зря училась. Приходите в театр, — пригласила нас Люда, все же садясь за стол и придвигая к себе голубую чашку.
— Когда?
— В воскресенье.
— Я на футбол, мне в театр некогда, — отказался Платон.
— Одному — некогда. Что окажут другие?
— Я пойду, — решил Фрол. — А что мы увидим?
— «За тех, кто в море».
— Приду обязательно. Ты, Игнат?
— Если возможно.
— Конечно, приходите, Игнат. Я жду вас всех! И вас, Никита, конечно! Только не судите меня слишком строго, я еще очень молодая актриса…
Завязался разговор о театре — мы любили
Мы тоже стали собираться домой. Я совсем забыл, что мама давно ждет нас на Кировском.
— Приходите, — приглашал нас Вадим Платонович. — Я очень рад, что у моего Платона есть, наконец, настоящие друзья (если б он знал, что мы не считаем себя друзьями Платона!). А то завел себе какую-то компанию, пропадает по воскресеньям, домой не заходит и, я боюсь, нахватает двоек.
— Подумаешь, нахватает! Всего две двойки и получил, — необдуманно брякнул Платоша.
Вадим Платонович от негодования побледнел:
— Да как же тебе не стыдно, Платон? Твой брат окончил училище в первом десятке, а ты не успел поступить — и уже…
Он огорченно махнул рукой.
— Не ожидал! Принес мне воскресный сюрприз!
Он попытался нам улыбнуться, прощаясь, но улыбка получилась жалкая.
— Не обращайте внимания. Идите, веселитесь и — не забывайте меня, старика.
— Будь у меня такой батя, — сказал Фрол, когда мы вышли на улицу, — я бы под землю скорее провалился, чем его двойками огорчать. Игнат, где, по-твоему, бывает Платон? Ты слышал, старик говорил — по воскресеньям домой не приходит, пропадает в какой-то компании?
— По-моему, эта компания — Бубенцов.
— Бубенцов, думаешь? Ну, погоди, разберемся.
— Я так беспокоилась, — тревожно сказала мама, когда мы пришли на Кировский. — Хотела звонить в училище.
Кукушка прокуковала пять. Стол был накрыт, мама ждала с двух часов, а я не потрудился предупредить, что иду к Вадиму Платоновичу.
— Мне казалось, что ты заболел и лежишь в лазарете или случилось что-нибудь…
Фрол взглянул на меня укоризненно. Его глаза говорили: «Эх, Кит! Что тебе стоило позвонить матери?»
— Мы были у Лузгина, у товарища, — сказал я сконфуженно.
— Ну, и хорошо… Вот только боюсь, что обед простыл! Да, ты знаешь, Никитушка, я от папы письмо получила! Вот прочти.
«Я днюю и ночую в море, — писал отец, — и вполне удовлетворен своей жизнью. Каждый день приносит новые радости».
В письме не было нежных слов, но все оно, от первой а до последней строки, дышало большой, настоящей любовью.
— Он фотографии сбои прислал, Никиток, — вспомнила мама. — Куда же я их девала?
Она встала на стул и провела рукой по полке. Вдруг охнула.
— Что с тобой? — подбежал я к ней.
— Тут… кольнуло, — она приложила руку пониже груди. — Ничего, Никиток, вот уже и прошло все. Нашла…
На фотографии отец и Русьев стояли на пирсе.
— Придется, видно, все же ложиться в больницу, — вздохнула мама.
— Ты разве больна?
— Давно что-то покалывает.
— А вы знаете, в Ленинграде есть знаменитый профессор? — Фрол назвал фамилию. — Сходите к нему, Нина Павловна.