В морях твои дороги
Шрифт:
— Это значит, что они утопили тринадцать кораблей.
— А зачем же матрос замазывает «тринадцать»?
— Погоди, увидишь.
Оставив в неприкосновенности единицу, матрос вывел на месте тройки красивую, ровную цифру «4».
— Эй, дружок! — сложив ладони рупором, закричал Фрол любовавшемуся своей работой матросу. — Потопили?
Матрос задрал голову кверху и кивнул.
— Такого? — раздвинул Фрол над фальшбортом ладони.
Матрос замотал головой.
— Значит, такого? — раздвинул Фрол руки пошире.
Матрос опять замотал головой.
— Так, значит, эдакого? — закричал Фрол, раздвинув руки до отказа.
Матрос широко раздвинул
— Ого! — похвалил Фрол. — Тысяч на двенадцать.
— Чего «тысяч на двенадцать»? — не сообразил я.
— Чего, чего! Тонн. Штука большая. Сегодня узнаем, что и как.
— А как ты узнаешь?
— Проспятся — расскажут. Вот попасть бы на поросенка!
— На поросенка?
— Подводники, как потопят корабль, по радио сообщают: у нас, мол, удача. А в базе уже понимают; поросенка режут и жарят. Ух, и вкусно до чего, за уши не оттянешь!
Подошел Горич и тоже посмотрел на свеженькую цифру «14».
— Надеюсь, командир лодки разрешит побывать вам на «щуке».
Он пошел по палубе, а нас с Фролом чуть было не окатило водой: началась утренняя приборка. В училище воду надо было таскать ведрами из умывальника. Здесь по всем палубам вытягивались длинные, похожие на змей, шланги, и эти змеи выплевывали густые струи ослепительно чистой воды. Вода ручейками бежала по дереву палуб, по обшивке надстроек, по запотевшему стеклу толстых иллюминаторов, по медной окантовке люков, по черным желобкам возле борта. Никуда нельзя было скрыться от этого потопа, он настигал повсюду, и матросы разгоняли воду щетками и швабрами.
Наконец, корабль был вымыт и весь сверкал: прозрачные капли высыхали на голубовато-серой обшивке. Предстоял подъем флага.
С первого же дня жизни на «Каме» я полюбил эту торжественную минуту. В лагере тоже каждое утро поднимали флаг, но здесь подъем флага был гораздо торжественнее. Каким бы делом ни был занят офицер или матрос, он тотчас же становился спиною к борту. Только минуту назад было шумно на палубе: один матрос бежал на ют с мостика, другой — с бака на мостик, боцман крепко выговаривал кому-то за плохо надраенную «медяшку», переговаривались сигнальщики, и шофер, привезший полный грузовик мяса, перекликался с баталерами и коком, — и вот все стихло, все замерло, настала такая тишина, что стал слышен далекий цокот копыт по асфальту.
— На флаг! — разнеслась по всему кораблю команда.
Мы все резко повернули головы. Очень медленно флаг корабля пополз к небу. И на всех кораблях, стоявших в бухте, выстроились по борту матросы и офицеры, отдающие честь флагу. И, наверное, в эту минуту по всему Черному морю, на всех кораблях — в Новороссийске, в Севастополе и в Одессе, до самого устья Дуная — матросы и офицеры стояли, отдавая честь флагу.
Флаг дошел до места. Этот флаг — знамя корабля. Он никогда не будет спущен перед врагом, и если будет сбит в бою, его тотчас же заменят другим. «Погибаю, но не сдаюсь!» поднял сигнал броненосец «Адмирал Ушаков». Не спустив флага, пошел ко дну «Стерегущий», дравшийся один с целой японской эскадрой. Под таким же флагом, как флаг на «Каме», корабли высаживали десант на Малой земле и проводили караваны на Севере; крейсера «Киров» и «Аврора» защищали Ленинград и Кронштадт; стоящая тут у борта «щука» потопила четырнадцать вражеских кораблей; «Кама» отбивалась от немецкой подводной лодки и от трех самолетов…
Вот какому флагу мы отдавали честь!
Прокричал горн, просвистали дудки, пробили склянки. Часовой стал у флага, и каждый взялся за
— Здорово, Кит? — спросил Фрол.
— Хорошо!
Мне действительно было хорошо в это ясное утро.
— Гляди-ка, гляди! — показал вдруг Фрол на спускавшегося с мостика чернобородого офицера в белом кителе. — Узнаешь?
— Поприкашвили?
— Он самый!
Если бы нашему Илико приклеить усы и бороду, он был бы вылитым капитан-лейтенантом Поприкашвили!
Илико рванулся было вперед, но сдержался и подошел к отцу так, как нахимовцу подобает подходить к офицеру. Выслушав сына, отец крепко расцеловал его и похвалил за настоящую флотскую выправку. Потом Поприкашвили-старший поздоровался с Горичем и Сурковым.
— Сегодня ночью прихожу с моря, говорят: на «Каме» — нахимовцы. «Отлично, — думаю, — вдруг и мой здесь!»
— Так это ваша «щука», товарищ капитан-лейтенант? — спросил Фрол.
— Моя.
— Значит, это вы четырнадцать кораблей потопили? — воскликнул Авдеенко.
— Стало быть, я, — улыбнулся Поприкашвили-старший.
— А вы еще много потопите, а? — совсем глупо спросил Бунчиков.
— Боюсь, что пока счет закрыт, — ответил Поприкашвили. — Это был последний фашистский корабль в Черном море.
Он подергал свою густую черную бороду, словно проверяя, крепко ли она держится.
— А вы расскажете, как потопили четырнадцатый корабль?
— Лучше я расскажу, как потопил первый. Вот эту самую «щуку» я получил за три месяца до войны, прямо с завода. Я сам поднимал на ней военно-морской флаг. Мы все полюбили наш новенький подводный корабль. Как, по-вашему, он хорош?
Мы единогласно одобрили его «щуку».
— Вы думаете, мы в первый же день войны стали топить врага?.. Ничего подобного! Несколько суток мы ждали противника, а его все не было. До чего же нам было досадно! Вторая и третья позиции тоже не принесли нам военной удачи…
— Так никого и не потопили? — спросил Фрол.
— Были у меня нетерпеливые ребята, вроде тебя, — усмехнулся Поприкашвили. — Все спрашивали: неужели мы ничего не потопим? Пришлось им внушать, что умение ждать на войне так же необходимо, как и способность к стремительным действиям. Каждый день, проведенный в море без сигнала атаки, казался нам вычеркнутым из жизни. Мы говорили друг другу: «Может быть, завтра, наконец, встретим?» И вот мой помощник обнаружил у берега транспорт. Как только стемнело, мы всплыли. Перед носом лодки возвышался черный корпус большого корабля. Я произвел залп. Лодка вздрогнула. Я скомандовал: «Лево на борт!» Нельзя было терять ни секунды. Через полторы минуты я услышал взрыв. Когда мы всплыли, на месте транспорта поднимался столб дыма. С берега зашарили прожекторы. Мы скрылись, не замеченные противником. «С первой победой!» — поздравил меня командир соединения… И вот я четырнадцатый раз возвращаюсь в базу с рапортом о потоплении корабля, но слова «С первой победой!» остались для меня самой памятной, самой дорогой наградой!
— Еще о чем-нибудь расскажите! — попросил Фрол.
— Еще о чем-нибудь — в следующий раз, — засмеялся Поприкашвили.
— А мы можем осмотреть вашу «щуку»?
— Безусловно.
— Сегодня?
— Во всяком случае, не позже чем завтра утром. А теперь, прошу прощения, я должен идти к командиру соединения. Приглашаю вас всех на обед. У нас — жареный поросенок.
Фрол даже крякнул от удовольствия: он любил вкусно покушать. Одно, как видно, его огорчало: если разделить поросенка на всех, достанется каждому по крохотному кусочку!