В морях твои дороги
Шрифт:
Но поросенок оказался целой свиньей, пуда в полтора весом. Как и в какой печи умудрился зажарить целиком свинью рыжеусый кок — осталось навсегда его тайной.
«Именинники», в новых форменках, в орденах, встретили нас очень радушно и принялись усаживать за стол в шестом кубрике «Камы». Я с удивлением заметил, что все были усатыми. Правда, у одного усы росли хорошо, у другого — плохо. У молодого торпедиста, сидевшего слева от меня, усы были русые, шелковистые. У комендора с цыганским лицом, с черными
Боцман огромным ножом разделил поросенка на аппетитные, сочные, хрустящие куски. Каждому досталось, кроме того, по большой ложке гречневой каши. Все с большим удовольствием принялись уничтожать праздничное блюдо. Хозяева подкладывали нам все новые куски, подшучивали над нами и предлагали завтра же вместе с ними «прогуляться на позицию».
— Не сдрейфите? — спрашивали они.
— Не сдрейфим, не беспокойтесь, — отвечал Фрол. — Вы лучше расскажите-ка нам, как вы транспорт топили.
— А что, расскажем, пожалуй? — подмигнув, спросил боцмана рыжий акустик.
— Расскажем. Как не рассказать таким славным ребятам!
— А вы как, травить будете или рассказывать правду? — спросил Фрол.
— Ого, да тебя не проведешь! — удивился боцман. — Ты, я вижу, бывалый.
— Он даже катер водил, — сообщил Илико.
— И в «вилку» попадал, — поторопился добавить Авдеенко.
— Как, даже в «вилку»? — заинтересовались артиллеристы. — Расскажи, расскажи!
Фролу пришлось рассказать. Расчувствовавшийся боцман положил Фролу на тарелку еще свинины и сказал:
— Нет, мы травить не будем. Мы расскажем про поросенка, который нам достался труднее всех. Он был пятым по счету. Ну, кто начнет?
— Скажите, товарищ боцман, — спросил я не выдержав, — почему у вас на «щуке» все до одного с усами?
Хозяева переглянулись и вдруг расхохотались. Хохот стоял такой, что, казалось, дрожит весь кубрик.
— Вопрос в самую точку! — давясь от смеха, сказал боцман. — А вы такую песню слыхали: «Давайте же, товарищи, в свободные часы отращивать, отращивать гвардейские усы», — пропел он. — Лодка у нас гвардейская? Гвардейская. Командир у нас с усами? С усами.
— Но ведь командир с усами и с бородой? — поправил я боцмана.
— А что мы можем поделать, если бороды не растут? — обиженно проговорил рыжий акустик, и опять все захохотали.
— Придется, значит, и нам с тобой, Кит, усы отращивать, — сказал Фрол, приведя в полный восторг подводников.
— Начинай, Чепчик, — сказал боцман, когда все перестали, наконец, хохотать.
Мой сосед, торпедист, по фамилии Чепчик,
— Было это на второй год войны. Вышли мы на позицию…
— Днем находились под водой, — продолжал мой другой сосед, комендор, — а ночью всплывали подышать свежим воздухом. Мы, комендоры, с нетерпением ждали: ух, встретиться бы поскорее с врагом!
— А мы, торпедисты, не ждали? — обиделся торпедист.
— Ждали все, — примирил их боцман. — И вот, ровно в тринадцать ноль-ноль, штурман доложил командиру: «Входим в квадрат». Мы вошли во вражеский порт. В тринадцать десять вахтенный командир заметил в перископ танкер. Командир встал к перископу. Лодка легла на боевой курс…
— Мы все наблюдали за командиром, ждали команды, — продолжал торпедист. — Не отрываясь от перископа, он приказал: «Аппараты товсь!»
— Как только торпеды ушли из аппаратов, — подхватил боцман, — лодка быстро пошла на глубину. Ведь сразу же после взрыва «охотники» кинулись нас искать!..
— Мы услышали двойной взрыв, — сказал торпедист, — значит, в цель попали обе торпеды! Потопили танкер!..
— Тишина была мертвая, — вставил рыжий акустик. — Мы ведь знали, что «охотники» выслушивают нас гидрофонами…
— Все головы поднимались кверху, — продолжал боцман. — Мы слушали и даже шептаться не смели. Когда в одном из отсеков стала капать вода, нам показалось, что враг и это услышит. Я осторожно, на цыпочках, подошел и подложил кусок мягкой пакли…
— Тишина… Минуту, другую, третью… — не выдержал акустик. — Но вот — снова шум над кормою. Работали винты корабля. Послышались глухие, тяжелые взрывы: нас закидывали глубинными бомбами. Лодка вздрогнула, ее подбросило кверху. Мы все попадали. Лодку теперь так ударило, что из плафонов посыпались стекла. Свет погас…
— Век буду жить, а того, как нам пятый поросенок достался, никогда не забуду! — продолжал боцман. — Тихо-тихо кругом, будто в могиле, и вдруг слышу — вода журчит… просачивается в лодку… течет где-то! Неужели сдал корпус? Не может быть!.. А вода все журчит да журчит… Во входной люк просачивается! Поджали люк, стало снова тихо… Дело прошлое, теперь прямо скажу: понял я, что дело наше — труба. Фашист, он не оставит лодку, придет бомбить снова…
— Так и было, — продолжал рыжий акустик. — Через полчаса снова начал, да как! Бомбы рвались у бортов. И потом вдруг по борту заскрежещет…
— А что это было? — не выдержал Авдеенко.
— Фашист на якорь встал да зацепил нас якорной цепью — вот что было! — пояснил боцман. — Девять с половиной часов подряд он нас, проклятый, бомбил. Дышать стало нечем. И вдруг ровно в полночь стучит кто-то в лодку…
— Ой! — испуганно воскликнул Бунчиков.
— Стучит да стучит, — продолжал боцман. — А зачем стучит? Кто? Догадался я наконец: нас специальными приборами с носа до кормы простукивают. Промеривают, значит, наши размеры. Утром снова примутся за бомбежку. А может, решили, что прикончили нас, и собираются поднять лодку…