В начале было детство
Шрифт:
Толю К. усыновила балерина, вышедшая на пенсию. У Толи был какой-то недетский, остановившийся взгляд. Он часами смотрел в одну точку, не отзывался, когда к нему обращались. Работа с ним походила на игру ребенка с куклой. Ребенок ставит куклу на пол, приговаривает: «Иди, иди». Кукла же остается на месте, пока ребенок не передвинет ее ноги, то левую, то правую. Так и мы поначалу «водили» Толю.
В отличие от Любы Толя попал не в большую семью, а в довольно беспомощные женские руки. Его связи не расширялись механически (Любе
Целый год продолжалось это его гляденье в одну точку. После лета наметились первые сдвиги. Толя как бы вдруг начал воспроизводить все то, чем мы занимались прошлый год. Приставит к колбаске лепешку — гриб. Не зонт, не молоток — гриб. Свернутая колбаска — улитка без рожек. И песню вспомнил, что пели в прошлом году. Вспомнил, какие надо смешать краски, чтобы вышла зеленая.
Оглушенный судьбой ребенок медленно приходил в себя. Трудно было определить, какой он — добрый или злой, скупой или щедрый. Но что радовало — он рвался к нам, он готов был дневать и ночевать с нами. Пробуждение в том и состояло, что Толя теперь что-то хотел или чего-то не хотел. Волеизъявление — свойство активной личности. Только к середине второго года занятий Толя окончательно освоился, стал отвечать на задания.
И третья девочка — Вера. Зажатая, агрессивная, с явными признаками аутизма. Если с Любой и Толей можно было работать как с психически полноценными детьми, то с Веры нельзя было спускать глаз. То выльет ведерко с водой из-под краски на стол или, еще хуже, на платье соседки — и тут же обмочится. От страха. То, влекомая волею мощного импульса, со всего маху ударит кого-нибудь из детей или в волосы вцепится.
В целях безопасности пришлось разъединить столы и рассадить детей по четверо. У нас с Верой был отдельный, свой столик.
Родители детей этой группы обратились с жалобой на Верину маму. Мамы и бабушки уничтожали взглядом несчастную молодую женщину. К тому же — незамужнюю. «Вот, взяла ненормального ребенка, и наши дети из-за нее страдать должны».
Мать Веры безмолвно сносила недовольное жужжание, оправдывалась перед заведующей. Сама сирота, удочеренная в возрасте Веры, она знала, на что шла. С каким трудом заполучила Верочку! Незамужним-то не доверяют детей. Одно обстоятельство помогло — наличие пригодной жилплощади.
Верина мать сызмальства тянулась к детям. Учительнице на продленке помогала возиться с первоклашками. Ее влекла к заброшенным детям память собственного детства: та, что стала ей матерью, тоже была одинока, работала нянечкой в больнице. Судьбы. Мы стали равнодушны к чужим судьбам.
К каждому уроку приходилось раздвигать столы, расставлять стулья. Мать Веры мне в этом помогала. Она не знала, как выразить признательность за то, что
Период агрессивности сменился периодом «слезным». Будто внутри девочки таял айсберг, и ее заливало слезами. Но постепенно Вера успокоилась, привыкла. Кстати, если не поощрять детей на «справедливый гнев», то они быстро перестают реагировать на странности чужого поведения, и от этого странности пропадают сами собой.
Рисунки Веры сохранились. По ним можно восстановить «историю болезни», проследить эволюцию девочки.
Из пластилина, положенного в морозильник, ничего не вылепишь. Его надо согреть, и он станет податливым.
Бездушный пластилин требует тепла. Что уж говорить о душе ребенка, которая в особо чувствительный период становления и «взрывного» развития томилась в колодках?!
Какими бы выросли эти дети, если бы они не попали в семьи? Если бы столько людей не двинулось им навстречу, не умерило их горе любовью и заботой?
"Не мешай завивать фантазии!"
Дети влетают в класс. Врываются с шумом и гамом, роняют краски и пластилин — так ветер врывается в окно, все сдувая с подоконника.
Дети — стихия. Но у меня есть способ ее обуздания — маленькая куколка в кармане рабочего халата.
Гремят бубны и погремушки — дети прибыли с музыки, а я тихо беседую с куклой.
— Что вы ей сказали? — стихают разом. — Она говорящая?
— Да, но, к сожалению, потеряла голос.
— Где? — спрашивают, готовые броситься вдогонку за потерянным голосом.
— В метро. Там столько народу, а голос у нее такой маленький, незаметный, разве отыщешь?
— Надо посадить пищик в землю, и из него вырастет новый голос, — советует Аня, автор «всей природы» и «всего вокзала».
На даче она развела «огород» из копеек и птичьих перьев. И еще много чего выращивает. Верит она на самом деле в то, что у нее вырастут денежные деревья и всамделишные птицы, или играет? И то и другое. Детское воображение — на стыке веры и игры.
— А голос похож на язык? Он прям бежал бегом?
— Спросите ее (уже не называют куклу куклой): можно сделать цапле проволочные ноги?
Я становлюсь связной между потерявшей голос куклой и детьми. Постепенно начинаю верить в необычность этой куклы. Вернее, выгрываться в роль. Поверить уже никогда не смогу. Время прошло.
— А у голоса есть душа?
— Конечно, человек же поет?
— Душа поет голосом.
— А бывает песня не грустная, не веселая — средняя?
— А кто отправляет душу в небо? Летчик?
— Душу никуда не отправляют. Это воздух. Что ты, воздух в посылку заколотишь, в деревянный ящик? — включается Арам. — И вообще: никаких душ нет. Есть кровь и кости. Еще мясо. Я дедушку позову, он вам все скажет.
Разгорается вечный спор. Между материализмом и идеализмом. Сначала все — против Арама. Со временем соотношение сил переменится.