В начале всех несчастий: (война на Тихом океане, 1904-1905)
Шрифт:
Им пришлось заказать в США новые мощные локомотивы, предназначенные для эксплуатации на линии Харбин — Порт-Артур, но эскадра русских крейсеров из Владивостока потопила везущие их грузовые суда в Цусимском проливе. Проблемы снабжения «обступили» японцев так же, как и русских. Первая армия, базирующаяся на Фэнхуанчен, так и не смогла наладить работу «дороги мандаринов» — трассы Сеул — Пекин. Это была очень уязкимая стратегическая дорога, но у русского командования не хватило воображения (и разведывательных данных) для того, чтобы поразить эту дорогу в ее самых уязвимых местах.
Высадка Третьей армии
Стратегический план Кодамы был построен так, что японская армия с разных сторон выходила к главной базе российской
Русской армии трудно было привыкать к отступлению. Сражение при Ялу и Няншане сметали с лица земли опорные пункты России, способные хотя бы косвенно и частично помешать спокойной высадке и адаптации японских войск в Маньчжурии на пути к Ляояну. Да, адмирал Того потерял два превосходных корабля, но имеющихся военно–морских сил было достаточно для прикрытия переброски японских войск на континент. В этот сложный период Того получил звание полного адмирала, и это еще более воспламенило его. Он был готов к решающему противостоянию на море.
Мозг японской армии Кодама полагал, что армия может выйти к великим долинам своих битв и своей судьбы, минуя «малые» препятствия типа укрепленных русских опорных пунктов. Но генеральный штаб Японии, страны коллективных решений, видел в этих укреплениях угрозу флангам и тылу лучших частей японской армии. Вот почему относительно небольшой порт–крепость Порт — Артур приобрел столь большую значимость — он грозил всей реализации японского стратегического замысла. В Порт — Артуре ремонтировались поврежденные российские корабли. Именно оттуда русская эскадра могла сделать попытку отнять у японцев контроль над морем, совершенно необходимый для высадки в Корее и Маньчжурии, для активного контроля над складывающимся театром военных действий. Одно лишь даже «маломощное» отвлечение на Порт — Артур заставляло японское командование ослаблять контингент, готовящийся противостоять русским под Ляояном — что ставило под вопрос уже итог всей войны.
Японцам нельзя было не задумываться над тем, что буквально каждый день работы Великой транссибирской магистрали давал Кропоткину новые силы, увеличивал мощь российского военного присутствия в регионе. Но не иучитывать этого обстоятельства было нельзя. Если откладывать выход к Ляояну, то укрепление российской армии может сделать этот выход, в конечном счете, бессмысленным. А русская армия получит возможности своего закрепления в Маньчжурии, как Северной, так и Южной.
На этом этапе японцы совершают ошибку, которую до них сделал Куропаткин — они разделяют могучий кулак своей армии на две части. Вновь организуемая Третья армия приступает к решению задачи взятия Порт — Артура. На арену разворачивающейся войны выходит командир вновь созданной армии генерал Ноги. Во время битвы при Наншане, японская военная машина бросала все новые части с архипелага на континент. У Второй армии Оки «отняли» 1-ю дивизию, она усилила Третью армию генерала Ноги, как и 10-я дивизия, высадившаяся в Маньчжурии 19 мая.
Несколько слов о Ноги. В далекой гражданской войне императора против клана Сацума — в 1877 г. командир полка Ноги, сражаясь на стороне Сацума, потерял флаг своего полка и ему, следуя кодексу самурая — бусидо — ничего не оставалось, как выполнить приказ генерала Ямагаты — покончить с собой. Его выходили, но репутация командира, потерявшего флаг своей части, незримо присутствовала с ним всегда. Ноги женился на 19-летней дочери Сацума, но его вспыльчивый характер и пристрастие к саке рушили семейную жизнь. В 1886 г. он был послан в Пруссию изучать европейское военное искусство. Здесь он набирался опыта более года. Он полагал, что роковой слабостью европейских армий является «мягкость в обращении», фривольное поведение офицеров, попустительство в случае нарушения дисциплины. Ноги перестал пить и прослыл очень жестким офицером, неколебимо искореняющим малейшие нарушения войсковой дисциплины, особенно в ходе войны с Китаем. Коллеги и соратники отмечали его безразличие к проблемам других, самопогруженность, холодность и жестокость. После войны с Китаем он, получив титул барона, служил губернатором отнятого у китайцев Тайваня (или, как его тогда чаще всего называли, Формозы). Выйдя в отставку, Ноги жил тихой жизнью на скромное жалование в Насу — Но, неподалеку от императорского дворца, занимаясь цветами и поэзией. Он отошел от изучения современной стратегии и тактики. Он не знал, что подлинные дела еще впереди.
С началом войны именно его Ямагата избрал командовать Третьей японской армией, дав ему задачу, которая оказалась самой сложной. Назначение было неожиданным, генерал Ноги обошел многих фаворитов. Следует также сказать, что Третья армия не виделась «острием» японской мощи — в конечном счете взятие сравнительно небольшого Порт — Артура не смотрелось эпическим подвигом, достойным лучшего из офицеров японской армии. Расхожим было мнение, что этот город–крепость не сможет долго противостоять японским штурмовым отрядам. Уезжая на фронт, Ноги сказал своей жене, что она не получит от него ни единой весточки вплоть до окончания войны. Супруга приготовила прощальный вечер и умоляла Ноги быть улыбчивым хоть раз в жизни. Ноги посмотрел на нее более чем сурово: «Это дело не для улыбок. Я и двое моих сыновей идем на войну, никто не знает, кто будет убит первым. Никаких похорон до того, как все трое будут в гробах». И когда Ноги прибыл в Дальний, он узнал о смерти своего старшего сына Кацусуке в Наншане. Умирая, сын вручил товарищу самурайский меч со словами: «Я даю тебе этот меч, чтобы ты вошел в Порт — Артур вместо меня. Мой дух в этом мече». Отец одобрил доблесть сына.
Фанатичность Ноги гарантировала отчаянные сражения. Ноги не на минуту не забывал отнятого (по его мнению) у Японии после ее победы над Китаем. Его войска «опоздали» к решающему бою у Наншаня, они пели песни о душах японских солдат, убитых в ходе войны с Китаем, останавливались у тел убитых русских солдат, смотрели на их нательные кресты, на иконы в безжизненных руках, подтаскивали японцев и русских друг к другу. Ноги помнил, как легко достался Порт — Артур японцам в ходе войны с Китаем, но он уже не верил в повторение той легкости. Ноги посетил могилу своего сына и оставил ему две бутылки пива. Затем он углубился в стихосложение в классическом китайском стиле.
«Горы, реки, трава и деревья: полная заброшенность.
В воздухе веет запах крови недавнего сражения.
Конь не скачет, и люди молчат.
Я стою у городка Чин–чу в лучах заходящего солнца».
Многих его подчиненных поразило упорство боев у Наншаня. Эта уверенность сыграла с Ноги злую шутку. Не веря в легкость повторения китайского опыта с Порт — Артуром, Ноги все же не сомневался в скорой победе на этом участке войны.
Час Порт — Артура
Русские не могли определить командной цепочки. Генерал Стессель сказал, что генерал Смирнов останется комендантом, а он, Стессель, будет руководить крепостью. Все это осложняло дело защиты. Довольно рано встала проблема продовольствия — много было беженцев из Дальнего. Мало приятного спустя сто лет наблюдать за сварой русских офицеров, требовавших медицинского освидетельствования Стесселя, когда тот отказался покупать консервы и другое продовольствие у нейтралов в порту. Не забудем, что Стесселя поддерживал царь. Теперь Алексеев, Куропаткин и Стессель расходились во взглядах на судьбу Порт — Артура и на тактику этой защиты.
Царь Николай запросил главнокомандующего Куропаткина о возможности битвы у Порт — Артура (подчеркивая, что он высказывает лишь личное и необязательное предположение). Куропаткин ответил, что это невозможно, и что он не оставит Ляояна ради спорной операции на юге. В этих выяснениях отношений стало ясно, что Куропаткин превосходит наместника Алексеева по значимости. Его мнение стало более значимым. Это уже упрощало множественность точек зрения независимого начальства. Куропаткин же не видел особой пользы в «битве за каждый камень». Он ждал серьезных подкреплений из Центральной России, и даже «пожелания» царя не возымели обычного императивного действия.