В небе Чукотки. Записки полярного летчика
Шрифт:
До 1934 года Тамара работала учительницей где–то в Корякском округе. В совхозе практиковалась по специальности зоотехника. Шитов отозвался о ней как о подающем надежды работнике, Бровин и Соловьев считали ее товарищем по походам, а Железов был попросту в нее влюблен. Я уже подметил это и, подумав, что при своей стеснительности Николай не отважится объясниться с Тамарой, решил, что сама судьба послала меня ему в помощь, и ждал случая. И случай представился. Накануне отлета из совхоза я заполнял моторный формуляр в комнате Николая. За чем–то забежала Тамара и, увидев меня одного, хотела упорхнуть.
— Тамара!
— Ах, как интересно! Герои–летчики снисходят к нам, как простые смертные! — игриво ответила Тамара, держась за дверную ручку.
— Не кокетничай! Я тебе не Николай, чтобы из меня веревки вить!
— Фу… За что же ты меня так? К такому тексту музыка не получится!..
— Извини и сядь. Я по серьезному делу! Тамара опустилась на край табурета, изобразив на своей смешливой физиономии нарочитое внимание. И тут я почувствовал, что эта возмутительница мужского спокойствия способна даже святого ввести в соблазн. И в моем голосе зазвучали «подхалимские» интонации, которые, видимо, и поощрили Тамару на продолжение разговора в том же духе.
У меня к тебе серьезный вопрос. Один? Пока один. Ему там не тесно? Где там? Я не знаю, где ты держишь свои вопросы. Что ты мне голову морочишь?! Ну извини, я шучу. — Почувствовав, что переиграла, она посерьезнела.
— Как, по–твоему, Николай хороший парень?
— Бывают и лучше, но редко,
— А ты знаешь, что он в тебя влюблен?
— Ха–ха! Вот удивил! А кто здесь в меня не влюблен? Разве только Бровин. Старик Шитов и тот неравнодушен.
— Однако скромностью тебя обидели. Ну так как же ты относишься к Николаю?
— Хочу, чтобы это было на всю жизнь. Чтобы было красиво. Тем, кто носит штаны, это понять трудно.
От ее смешливости не осталось следа. Что–то горькое почудилось мне в этих словах.
— Послушай, Тамара! Николай тебя любит, но умрет — не скажет. У него это на всю жизнь. Не упусти его!
— Слишком смело ты даешь свои гарантии. Если любит, пусть сам завоевывает!
— Эх, ты! Заячье у тебя сердчишко! Так и будешь ждать завоевателя! Ну–ну, жди! Вопрос исчерпан!
Тамара медленно поднялась, пристально и серьезно посмотрела на меня. На ее побледневшем лице что–то дрогнуло, и оно приняло обиженное выражение. Хотела что–то сказать, но порывисто повернулась, рванула дверь и выбежала.
Я чертыхнулся про себя за невыдержанность, и мне стало жалко Тамару. Видно, я неосторожно задел какую–то старую рану. Вскоре за другими заботами я забыл об этом неудачном сватовстве, но оказалось, что оно сыграло свою роль. Через год Тамара Руанет и Николай Железов встречали меня уже как супруги. Тамара сказала:
— Здравствуй, сватушка! Помнишь, как ты обозвал меня заячьим сердчишком? Обозлилась я тогда на тебя здорово. А подумав, решила, что ты прав — надо женить на себе этого черствого человека. Жди, когда он сам наберется храбрости! — Она лукаво посмотрела на Николая.
Когда я познакомился с Тамарой, у меня сложилось впечатление, что она со своей врожденной способностью к кокетству просто интересная женщина, призванная украсить жизнь мужчин в этом захолустье. Но скоро я узнал о ней многое, что заставило меня проникнуться к ней большим уважением. Она не стремилась к домашнему уюту, не страшилась пеших переходов в сотни километров по мокрой, кочковатой тундре, ночевок в палатке или дымной чукотской яранге. Она не воротила нос от грубой, часто неприятной работы зоотехника — всегда умела быть равной своим коллегам в работе, требующей мужской выносливости. И при этом она не огрубела, не утратила женского обаяния, вынуждая и мужчин не опускаться.
Такие женщины, как Тамара, делают жизнь на угрюмом Севере теплой и светлой. Да и в иных местах планеты они необходимы нам как воздух, И не только потому, что они поощряют в нас благородное мужество, — как правило, они верные товарищи в нашем общем деле.
Я не случайно так обстоятельно рассказываю о людях совхоза «Снежное». На мой взгляд, они изо дня в день совершали героические дела, преобразовывая косный быт чукчей, приобщая их к веку электричества и авиации.
Как–то Тамара Руанет рассказала мне следующую историю:
«Однажды возникло подозрение, что в стаде бригадира Камелькута появился ящур. Зоотехник этой бригады Паша Соловьев попросил Бровина прийти в стадо для консультации. Бровин взял с собой меня. Стадо было в верховьях реки Белой, и, добравшись до него на третий день, мы застали в бригаде какой–то переполох: бил бубен, кто–то плакал, люди бегали от яранги к яранге, не обращая на нас внимания.
Оказалось, что у пастуха Тынеуги тяжело заболела жена Кыргитваль и пожелала уйти к «верхним людям». Это желание чукчи выполняют непременно, так как боятся, что злой дух Келе, рассердившись, заберет еще кого–нибудь. Шею женщины уже обхватывала петля из сыромятной кожи, и под бой бубна совершался последний ритуал. Я еще не поняла, что происходит, как Соловьев и Бровин разбросали близких родственников больной, сняли с ее шеи ремень и объявили, что Советская власть не разрешает уходить к «верхним людям» таким способом. Чукчи возмутились. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы бригадир Камелькут не принял сторону Бровина. Он сказал:
— Русские таньги (люди) не боятся Келе. Пусть они попробуют вылечить Кыргитваль!
Бровин и Соловьев изготовили плот из лиственниц, росших по берегу, и Бровин поплыл на нем с больной женщиной в Усть–Белую. Белая — очень быстрая река, особенно при впадении в Анадырь. Бровин вполне мог утонуть вместе с больной, и тогда бы чукчи убедились, что Келе может отомстить нарушителям древнего закона. Однако все обошлось благополучно. У женщины оказалось обыкновенное воспаление легких, и доктор Золотов ее вылечил.
Когда Кыргитваль явилась в стойбище, ей дали другое имя, чтобы Келе не мог ее найти. Теперь ее зовут Катя. Через несколько месяцев, убедившись, что Келе забыл о Кыргитваль, муж согласился взять ее снова в жены. Через год у них родилась дочь».
Как я уже рассказывал, пересчет оленей в корале был одним из первых новшеств в чукотском оленеводстве. В связи с этим впервые на центральную усадьбу попали все пастухи и их семьи. Шитов использовал и это для борьбы за новое в сознание людей: он организовал курсы пастухов и чумработниц. Железов с помощью переводчика Бровина рассказал пастухам много нового и интересного: о преимуществах европейского способа забоя оленей, о применении мурманскими оленеводами собак для охраны стада от волков. Он разъяснил чукчам, для чего клеймят и обмеривают оленей.