В небе и на земле
Шрифт:
Нельзя было не увлечься тем, чем увлекался отец. Многогранно одарённый человек, он увлекался не только своей профессией, а, с большой страстностью, и многим другим.
Мать умела и успевала находить время абсолютно на всё. Она была очень начитанной женщиной, всесторонне интересовавшейся жизнью и поражала своей неутомимой энергией. Меня всегда поражала её способность находить время для чтения: она буквально «глотала» книги. Особенно большой след она оставила в нашем с сестрой духовном развитии своим захватывающим выразительным чтением. Мать еле успевала снабжать меня всем необходимым для рисования и прочих видов художеств. Это был волевой человек и образцовая семьянинка.
Совершенно исключительное влияние и след на всю мою жизнь оставила природа. Мне посчастливилось жить летом и зимой среди природы до самого начала моей профессиональной деятельности. Её очарование(Здесь и далее выделено М.М.Громовым.
– Прим. ред.)
Наконец, исключительную роль в моём воспитании сыграла предоставленные мне родителями, особенно отцом, свобода и самостоятельность, а это, несомненно, способствовало развитию творчества, инициативы и потребности к работе. Вспоминаю, что поощрение отцом разносторонности и многообразия физических увлечений и упражнений не могло не развить очень нужное, а может и одно из главных для моей будущей профессии, качество - способность к быстрому освоению координации движений (действий) и быстроту реакции. В этом-то и заключён смысл рассказа о детстве. Именно от этого и зависело моё быстрое и успешное освоение полётов. Первый самостоятельный вылет я совершил через 1 час 43 минуты полётов с инструктором, в то время как мои сверстники вылетели самостоятельно лишь через 2 часа 45 минут полётов с инструктором.
Не могу обойти молчанием происхождение нашей фамилии - Громовы. Предание это передавалось из поколения в поколение. Мне его рассказал отец. Во Владимирской губернии один мужичок пахал землю, распевая песни. Проезжавший мимо барин, услышав его голос и само исполнение, забрал его в Петербург и определил в певчии в какой-то собор. Новый певчий поражал силой своего голоса. Когда он брал «форте», то звенели стёкла в соборе. Там и дали ему фамилию - Громов. Позже он был даже возведён в какой-то духовный сан. Несколько поколений наследовали духовное звание, но последующие стали гражданскими чиновниками.
Сейчас, когда я пишу эту книгу, я ясно вижу, что в моём духовном облике унаследованы некоторые характерные черты и отца и матери. Отцовских, правда, больше. «Яблочко от яблоньки недалеко падает».
Отец мой - Михаил Константинович Громов - рос и учился в Твери, в семье дворянской интеллигенции. Во время учёбы в среднем учебном заведении у него проявились большие способности к музыке и рисованию. Человеком он был творчески одарённым. Десяти-одиннадцати лет, услышав на городском бульваре музыку, он прибегал домой и очень точно воспроизводил на скрипке услышанное. В 8-м классе гимназии он нарисовал стрельца, да так хорошо, что его картина была вывешена в актовом зале гимназии. Вспоминаю, что все Громовы обладали в какой-то степени способностями к рисованию.
После гимназии отец поступил в Московский университет на медицинский факультет. Каникулы он обычно проводил у своих родных в Твери, где и встретился с моей матерью - Любовью Игнатьевной Андреевой.
Она была из крестьянской семьи. Мой дед, её отец - Игнатий Андреевич Андреев - был малограмотным, он мог лишь ставить свою подпись; а бабушка, любимая моя - Домна Спиридоновна - была совсем неграмотной. Жили они в 25 километрах от Твери, в сельце Терёбино. Из десяти их детей мать моя родилась вторым ребёнком и, когда подросла, убежала из дому в Петербург, чтобы получить образование. Там она окончила акушерские курсы, вернулась в Тверь и повстречалась с отцом. Вскоре они тайно обвенчались. Тайно, потому что это был «неравный» брак. Узнав об этом, родные отца отвергли тогда их брак и ничем не помогали сыну-студенту. Отец зарабатывал уроками, а мать - акушерством. В эти времена им было очень трудно жить с двумя детьми: у меня была сестра Софья, на полтора года старше меня. Когда я родился, меня укладывали не в детскую кроватку и не в коляску, а в бельевую корзину.
Родители мои «стали на ноги» лишь тогда, когда отец окончил университет и стал военным врачом, получив направление по службе в Калугу. С этих пор финансовые дела семьи стали поправляться.
Я помню себя с трёх лет: помню, как, держась за руку матери и гуляя по улицам Калуги в синей поддёвке, подпоясанной красным кушаком, я распевал свою любимую песню «Потеряла я колечко, потеряла перстенёк…»; помню, как мы ходили с матерью в гости, где у меня завелась нежная дружба с четырёхлетней девочкой. Её звали Надюсей. У Надюси была игрушка, совершенно меня покорившая: серый конь, на которого можно было садиться верхом и качаться, как на кресле-качалке. С той ранней поры страсть к лошадям вспыхнула и зажглась непреодолимо.
Вскоре из Калуги отца перевели по службе в военный городок Мыза-Раёво, в полутора километрах от станции Лосиноостровская (её иногда называли Лосинка). Мне было тогда три с половиной года. По приезде на станцию меня, сонного, отец взял на руки и перенёс из поезда в казённую пролётку, а мать вела сестрёнку за руку. Было темно, шёл мелкий осенний дождь. В одном километре от станции был переезд через железную дорогу на её правую сторону (от Москвы), а дальше я заснул и проснулся на другой день уже в городке Мыза-Раёво. С той поры знакомство
На этом я прервал писание, чтобы чуть передохнуть. Взглянув на пришедшую почту, я увидел письмо. Оно было получено редакцией журнала «Наука и жизнь», которая любезно переслала его мне. Написала это письмо женщина, жившая в той же даче (на втором этаже), в которой проживала наша семья последнее время на Лосиноостровской. Соседка, прочитав в журнале «Наука и жизнь» небольшую статью обо мне - «Начало пути» - вспомнила те времена, красоту природы, окружавшей тогда Лосинку, Останкино, Свиблово и выразила пожелание поставить на даче, где мы проживали, мемориальную доску. Но это неосуществимая мечта… Прошло 70 лет. Теперь на этом месте стоят многоэтажные жилые дома, а вместо Лосинки вырос город Бабушкин (В настоящее время город Бабушкин входит в состав Москвы.). А в те времена станция Лосиноостровская размещалась в маленьком деревянном домике, и были две низенькие платформы, возле которых останавливались пассажирские поезда. Лосиноостровская была большой, сортировочной станцией. Почти рядом со станцией находился домик, в котором жил начальник станции Переслегин со своей семьёй. На левой стороне железной дороги было несколько дач и одна лавка. На правой стороне, напротив станции, стоял небольшой деревянный домик, который со всех сторон окружал только лес. В этом домике жил начальник железнодорожного движения станции - старичок-немец со своей супругой и сыном - «вечным студентом» Артуром. Фамилия их была Гаузе. Я пишу об этих фамилиях, так как в 1975 году случайно на отдыхе в пансионате меня вдруг остановил один генерал и спросил: не говорит ли мне что-либо фамилия Переслегин? Я посмотрел на него внимательно и, так как он очень похож на своего отца, узнал в нём сына бывшего начальника станции Лосиноостровская. Прошло более 65 лет с тех пор, как мы не виделись. Мы были, конечно, рады такой неожиданной встрече и вспоминали те давние времена - родителей, родных, станцию с её сторожем Баландиным с широкой бородой-«лопатой». Баландин давал один звонок (в специальный медный колокол) перед подходом поезда к станции, два звонка - при остановке поезда и три звонка - когда все пассажиры должны были сесть в поезд. Свисток паровоза был последним сигналом к отправке. Первый звонок был очень кстати и удобен особенно зимой. Греющиеся в помещении станции знали, когда было пора выходить к поезду. Вспоминали мы с Переслегиным многие семейные встречи, праздники с ряжеными. Вспомнили, как однажды Артур, парень громадного роста, нарядился в женское платье, надев шляпу с торчащим кверху большим пером. И вот эту «даму» вёл под «ручку» кавалер ниже «её» чуть ли не вдвое. Контраст в росте вызывал смех, когда они прогуливались по платформе мимо людей, ожидавших поезд. Все знавшие Артура любили его как балагура, первого весельчака и остроумного человека. Расстались мы с Переслегиным, обменявшись адресами и пожелав друг другу здоровья. В нашем возрасте все разговоры заканчиваются пожеланиями одного и того же…
Передышка кончилась, и я снова могу продолжить свой рассказ, прерванный небольшим отступлением.
Военный городок Мыза-Раёво был расположен на базе бывшей старинной усадьбы. Возле неё находился старый парк с двумя искусственными прудами и великолепными, уже старыми, липовыми и берёзовыми аллеями. Менее чем в одном километре от нашего жилья был большой пруд, в котором водились караси… Окружающая природа была девственна и живописна!
Отец мой ещё со студенческих лет был силачом и отличным гимнастом. В его комнате всегда висели трапеция и кольца, а в углу комнаты лежали гири. Когда он проделывал различные упражнения и трюки, я взирал с удивлением и страстностью, и желание подражать ему было во мне непреодолимо. Гениальный И.М.Сеченов пишет, что «подражательность вообще есть свойство, присущее всем без исключения людям, притом пронизывающее всю жизнь, и в зрелом возрасте в страшно сильной дозе…» Да, он, как всегда, прав. Я думаю, и я «обезьянничал», тем более что отец «подначивал» меня и иногда говорил:
– А вот «лягушку» тебе на трапеции ни за что не сделать!
Или:
– А вот такого упражнения с гирей тебе не сделать! (конечно, с соответствующим весом).
Я старался, как мог, и многое мне удавалось. Отец, как врач, твёрдо был убеждён, что здоровый ребёнок не может «надорваться». Он говорил, что таких случаев в жизни не было, и быть не может. Особенно это относилось к ребёнку, у которого защитная реакция чрезвычайно сильна. С такой точкой зрения не все согласятся. Но вот И.М.Сеченов пишет: «Кто знает, как ребёнок пускает в ход все заученные им движения, причём пускает их с непостижимой для взрослого энергией?» Я - живой пример правоты их мнений.