В небе Ленинграда
Шрифт:
В 1925 г. на очередной выпуск слушателей нашей школы приехал член Реввоенсовета Кавказской Краснознаменной армии Г. К. Орджоникидзе. С ним был Кузнецов. Орджоникидзе расспрашивал выпускников, где они служили, участвовали ли в гражданской войне? Два курсанта сказали, что в 1919 - 1920 гг. служили в 14-й армии и хорошо помнят самого Серго и командарма Уборевича. Завязался непринужденный разговор, вспоминали об отгремевших боях и сражениях.
Орджоникидзе рассказал об Уборевиче.
– Командарма Уборевича я поставил бы вам в пример. Он был тогда очень молод, но со своими обязанностями справлялся отлично. Любил военное дело, превосходно разбирался в нем, был решителен
Слушая Орджоникидзе, я задумался о своей судьбе. Выбрав удобный момент, подошел к Кузнецову и спросил, могу ли я рассчитывать на поступление в академию, отпустит ли меня командование?
– А почему бы и нет?
– удивился Борис Иннокентьевич.
– У вас какое образование? Я сказал.
– Ну, так вам и карты в руки, к тому же у вас немалый военный опыт. Подавайте рапорт и готовьтесь к экзаменам. Я посодействую вам.
Но поступить в Военную академию имени М. В. Фрунзе мне удалось только в 1927 г.
– все держали в Тбилиси служебные дела.
Начались годы учебы в академии. То было захватывающее время - время бурного развития советской военной теории и организационного строительства Вооруженных Сил страны Советов. Обобщался опыт гражданской войны, закладывались основы нового военного искусства, велось техническое перевооружение армии. Было много дискуссий, споров. Мы, "академики", как нас называли тогда в быту, находились в самой гуще событий.
Впоследствии многие из моих однокашников стали известными военачальниками и оставили заметный след в истории Великой Отечественной войны. Например, Николай Николаевич Воронов , стал Главным маршалом артиллерии.
В бытность мою слушателем академии мне вновь посчастливилось попасть в Ленинград. В августе 1929 г. нас отправляли на Лужский полигон для прохождения артиллерийской практики. А от Луги до Ленинграда езды на поезде несколько часов. Очень хотелось еще раз побывать в Ленинграде и посмотреть на полюбившийся город в мирные дни.
Летний, вычищенный и прибранный Ленинград буквально ошеломил меня. Я приехал в город в ясный теплый день и сразу же отправился к Неве. Шел от вокзала пешком. Долго стоял на парапете площади Фондовой биржи. Вид отсюда на город великолепный: красавица Нева, Петропавловская крепость, Зимний, мосты, Адмиралтейство, за ним на вздыбленном коне бронзовый преобразователь России Петр I.
А потом вновь Москва, академия, заключительный год учебы. И вот выпускные экзамены, последние волнения и конец учебе. Началось распределение. Армия есть армия: приказано - выполняй. Но в академии считались и с личными желаниями выпускников. Поинтересовались и моими планами. Но я еще не решил, где бы мне хотелось служить, и потому замешкался с ответом.
– Ну, а как вы, товарищ Новиков, смотрите на Белорусский округ?
– спросил начальник нашего курса В. К. Мордвинов.
Я мысленно прикинул: Белорусский военный округ, которым тогда командовал очень известный и авторитетный военачалъник, впоследствии один из первых Маршалов Советского Союза А. И. Егоров, был на отличном счету, и я согласился. А потом, когда
Немного забегая вперед, скажу, что служба в БВО дала мне очень многое. При командарме Уборевиче Белорусский округ стал, в буквальном смысле этого слова, огромной творческой лабораторией, где разрабатывались и проверялись в деле многие новшества военного искусства. И не случайно из этого округа вышла целая плеяда талантливых советских военачальников. В 30-е годы здесь служили будущие Маршалы Советского Союза Г. К. Жуков, И. С. Конев, Р. Я. Малиновский, К. А. Мерецков, С. К. Тимошенко, М. В. Захаров, И. X. Баграмян и В. Д. Соколовский. Одновременно или чуть раньше меня прибыли в округ В. В. Курасов, А. П. Покровский и Ф. П. Озеров. Все трое в годы Великой Отечественной войны возглавляли штабы разных фронтов. Крестным отцом всех их был командарм Уборевич, который обладал каким-то удивительным чутьем на талантливых людей и умел не только подбирать их, но и воспитывать.
– Что же, тогда езжайте в Смоленск начальником разведки 11-го стрелкового корпуса, - сказал Мордвинов.
– Кстати, знаете, кто его командир?
Мордвинов сделал паузу и назвал фамилию.
– Ковтюх?! Тот самый!
– удивился я.
– Да, из "Железного потока". Надеюсь, читали эту книгу?
О Епифане Иовиче Ковтюхе, одном из героев знаменитого похода Красной Таманской армии в 1918 г., я был достаточно осведомлен, не только читал повесть Серафимовича, где Ковтюх выведен под именем Кожуха, но и помнил немало устных рассказов о нем, которых наслышался во время службы на Кавказе.
Теплым майским днем 1930 г. я приехал в Смоленск. Не без волнения шел я представляться Ковтюху. Как нередко водится в таких случаях, когда имя человека еще при жизни его становится историческим, ты невольно тушуешься и робеешь.
В светлой комнате за столом сидел широкоплечий с тяжелым подбородком и густыми русыми бровями человек. Плотно сомкнутые сухие губы еще больше подчеркивали тяжелую нижнюю часть лица, широкого и, как мне тогда показалось, с несколько выступавшими скулами. На гимнастерке - три ордена Красного Знамени, в петличках - по три ромба. Комкор, значит. Но в общем ничего выдающегося, героического. Только взгляд серых колючих, очень цепких глаз был подобен мгновенному удару. Такие глаза запоминаются навсегда.
Поднявшись, Епифан Иович протянул руку, быстро, как бы примериваясь, окинул меня взглядом и жестом предложил сесть.
Разговор наш длился недолго. Ковтюх подробно расспросил, где я воевал, служил, сказал, что командиры с высшим военным образованием очень нужны в строевых частях, и отпустил меня.
Признаться, я не ожидал такой сдержанности и ушел от комкора несколько обескураженный. Я рассчитывал на более теплый прием. Лишь много позже, набравшись опыта, понял, что ничего обидного для меня в сдержанности и некоторой сухости поведения Епифана Иовича не было.
Епифан Иович присматривался ко мне довольно долго. Был он человеком решительных суждений и, раз высказав свое мнение, редко менял его. Но с выводами не торопился, поступал по пословице: "Семь раз отмерь, один раз отрежь". Вначале я подумывал, что Ковтюх, хотя он и сам учился в академии, просто предубежденно настроен к новым, молодым кадрам, которые, приходя в строевые части из учебных аудиторий, старались работать по-новому. Имея солидную теоретическую подготовку, еще не остывшие от яростных опоров и дискуссий, поклонники всего передового, энергичные и задорные, они естественно, приносили с собой и на службу горячую атмосферу академической жизни.