В неизведанные края. Путешествия на Север 1917 – 1930 г.г.
Шрифт:
Затем сейчас же чай. Чтобы согрелись ноги, надо выпить чашек пять – тогда чувствуешь, как живительная теплота растекается по всему телу. Якуты считают необходимым и перед выездом пить и есть побольше, и действительно, после еды не так холодно.
У Готовцева рядом зимняя юрта, в ней также гости, но не особенно почетные. Сам он с женой сидит все время с нами. Тут же в юрте находятся работник и работница. Нас кормят обедом: мне и фельдшеру на тарелку кладут по утке, по куску гуся и куску мяса, а Мичике только мясо. Наши объедки забирает работница и вместе с работником обсасывает кости.
В этом глухом углу Якутии в те годы не были еще изжиты различные формы кулацкой эксплуатации. Батраки Готовцева, вероятно, формально считаются «итемни» – обедневшими и разорившимися бедняками, которые содержатся за счет улуса. Конечно, богачи, у которых они живут, беззастенчиво пользуются их трудом и кормят их плохо.
Другая обычная форма эксплуатации в те годы в Якутии – это «воспитанники». Богатые якуты и частью середняки, имевшие мало детей или не имевшие их вовсе, брали на воспитание чужих детей, получая, таким образом, дешевую рабочую силу. Еще в 1930 году шестнадцать процентов якутских хозяйств имели «воспитанников».
Наконец, очень часто в якутской юрте жило вместе несколько семей. В зимнее время якутский камин с его прямой и широкой трубой, топящийся весь день, требует очень много топлива. Мне говорили в Оймяконе, что за год в одной юрте уходило до трехсот кубометров дров. Заготовка такого количества дров не под силу одной семье, и в одной юрте собиралось два-три, иногда даже четыре хозяйства. Если сожители, «дюккахи», как их называют, были одинаково состоятельны, то они поровну выполняли все работы по дому. Но когда бедняк шел на квартиру к зажиточному, то, конечно, на него падала вся тяжелая работа.
Это эксплуатация в скрытой форме, которую сначала трудно заметить.
Наконец, была еще одна форма кулацкой эксплуатации, которую я отмечал уже не раз: скот богача отдавался на выпас в бедные хозяйства. Поэтому не только у бедняка Атласова оказывалась корова Федора Кривошапкина, но и большие стада оленей у эвенов часто принадлежали какому-нибудь богатому дойдунцу.
Жизнь бедняка якута в Оймяконском районе в те годы была очень тяжела. Если мало скота и нельзя убивать его на мясо, то вся надежда зимой на зайцев. Целая семья иногда сидела по три-четыре дня в ожидании, пока в петлю заскочит заяц. Все это время пили только пустой чай, даже не чай (на него также нет денег), а настой из травы.
Кроме мяса зайцев и домашнего скота основной пищей был тар. Тар – кислое молоко, которое все лето сливается в ушаты или берестяные чаны. Молоко предварительно, до закваски, кипятят. В чанах тар держат до зимы и затем замораживают его в больших формах. Последние лепят из навоза; изнутри форму замазывают снегом, чтобы тар не прикасался к навозу. Потом большие плиты тара держат в амбаре вместе с кругами молока и хаяка. В жидкий тар часто бросают разные остатки: хрящи, кости, коренья; все это растворяется в молочной кислоте. Из тара готовят похлебку с примесью небольшого количества муки.
Хлеб в Оймяконе в 1926 году был очень дорог, и ели его только богачи. Теперь оймяконское население снабжается совершенно иначе, и государственные торговые организации завозят достаточно продуктов питания и других товаров.
Еще два дня мы едем вверх по Индигирке через обширные луга, покрытые снегом, ночуем в юртах, греемся вечером у камелька. Встаем часа в три утра, но традиционное чаепитие перед отъездом задерживает всегда до семи или восьми часов. Уехать без чаю нельзя – обидишь хозяина.
На третий день пересекаем большую реку, один из истоков Индигирки. Река уже покрыта толстым льдом.
Еще один раз ночуем в бедной юрте у озерка Санга-Кюёль и на следующий день едем уже не по наезженной дороге, а по едва протоптанной тропке – это след якутов, посланных Харитоновым вперед, чтобы вставить ледяные окна и протопить избу у источника.
Путь к источнику лежит через большое озеро. Оно заходит длинными заливами между остатками морен и «бараньими лбами» (выступами коренных пород, обработанными ледником). Сейчас озеро блестит на солнце, его поверхность гладка, только кое-где виднеются трещины с вздыбленным вдоль них льдом.
Источник вытекает из моренного холма ленивой струйкой. Несмотря на то что мороз держится ниже 40 градусов, температура источника +26 градусов, а вокруг него на камнях сосульки. Вода сильно пахнет сероводородом и на вкус омерзительна. Население давно лечится этой водой от ревматизма и кожных болезней, приезжая сюда, чтобы на час-два опустить в источник руку или ногу. Лечат и скот, собирая глину у источника и прикладывая ее к больному месту.
В 1926 году организация курорта у источника только начиналась. На бугре была построена русская изба, но пока что с ледяными окнами и якутским камином. Проконопачена она очень плохо, и в избе ужасно холодно: пока мы топим, возле камина всего 4 градуса тепла. Мы жмемся к огню и пьем побольше чаю.
Ночью в избе 12 градусов мороза, и у нас пропадает охота провести здесь еще одни сутки, тем более что пробы воды из источника взяты, утесов вблизи нет и смотреть больше нечего.
Назад едем новой, прямой тропой. Собственно, это даже не тропа, а только следы копыт лошади в снегу. Я постепенно отстаю: плетка бессильна подвинуть вперед моего ленивого коня. Мичика уезжает с фельдшером вперед: они знают, что я привык находить следы и езжу без провожатых.
Наконец мне надоедает стегать коня. Я слезаю и тащу его в поводу, хотя он упирается. Тогда я пускаю его вперед, предполагая, что после длинного пути с Мичикой из Охотска по глубоким снегам конь сильно истощен.
Через некоторое время устаю брести в своих мехах по ямам и хочу сесть на коня. Но чуть только я намереваюсь схватить его за узду, конь бросается в сторону. Я останавливаюсь, он тоже и, косясь на меня, пытается сорвать верхушки трав (я привязал узду к седлу так, что он не может наклонить головы). Тихо, едва переступая, снова подвигаюсь к нему, но, когда я бросаюсь к узде, конь бьет задом.
Так бежим мы по тропе долгое время. С меня льет пот в три ручья. Я сбрасываю шарф, рукавицы, развязываю шапку, расстегиваю полушубок и готов, кажется, постепенно скинуть все.