В неизведанные края
Шрифт:
Действительно, оленей у него не было.
Чтобы понять всю трагичность нашего положения, надо знать, что оленей непосредственно на Алдане достать нельзя, нужно заранее сговориться с оленеводами – эвенами и якутами, держащими свои стада в 300–400 километрах от Алдана, чтобы они привели подводы к назначенному сроку. К концу зимы свободных ездовых оленей вообще нет: они уже заняты перевозкой грузов или истощены непрерывной работой. Во второй половине марта ехать в центральные части хребта и искать оленей – дело почти безнадежное. Поэтому не только становилось невозможным достижение по зимнему пути Колымы, а было сомнительно, дойдем ли мы до Оймякона. Нам угрожало сидение до лета на Алдане, затем предстояла организация вьючного каравана и выход к Колыме только осенью. А по плану работы я предполагал достигнуть верховьев Колымы к весне, использовать весеннюю распутицу на постройку лодки и затем все лето посвятить изучению Колымы.
Как выяснилось потом, Сыроватский никогда не занимался перевозкой грузов на оленях. Узнав о выгодном подряде, он явился на базу Академии в Якутске и на устроенных там торгах предложил самые низкие цены. Другие соискатели – памятный нам по 1926 году крест-хальджайский кулак Иннокентий Сыромятников и подрядчик оленевод Колодезников – коварно отступились и посоветовали ему взять подряд: «Не беспокойся, в феврале приедешь на Алдан и найдешь сколько угодно оленей: в это время там всегда есть обратные нарты».
Они даже обещали ему достать двадцать пять нарт к условленному сроку и взяли под них задаток. Сыроватский, заключив договор 19 декабря, до 21 февраля безмятежно жил в Якутске, затем поехал на Алдан в наивной уверенности, что там ему приготовлены олени. Тут начался второй акт «комедии»: Колодезников и Сыромятников вернули задаток (весьма предусмотрительно – прямо в улусный исполком) и сообщили, что оленей они найти не могли. Расчет их был ясен: кроме них, оленей на Алдане ни у кого нет, и экспедиция будет принуждена нанять оленей именно у них и по любой цене.
Следующие дни в Уолбе мы проводим в очень напряженной деятельности и в крайне подавленном настроении: если не удастся достать во что бы то ни стало оленей, вместо двух лет придется провести на Колыме три.
Но в Уолбинском улусном исполкоме мы встретили самое предупредительное отношение, и нам удалось избежать ловушки, уготованной подрядчиками. В Уолбе как раз в это время были представители Годниканского эвенского рода – председатель Гаврила Баишев и писарь, молодой якут Александр Егоров, прибывшие для урегулирования вопроса о переходе эвенов на оседлость и постройке для них поселка. Эвенам отведены были участки на устье Амги и на Алдане, на первое время им давали муку и денежное пособие. Вот эти годниканцы и должны были спасти нас: у них, возможно, удастся достать оленей. В этом отношении большую энергию проявил председатель Уолбинского исполкома. Через четыре дня мы получили от Комитета Севера, от окружного исполкома и от Совнаркома Якутии разрешение нанять у эвенов оленей.
Пока я вел переговоры с Якутском, мои спутники уехали в Крест-Хальджай на новой смене быков.
Я же остался в Уолбе и поселился в просторном зале школы, обширное помещение которой, еще не вполне достроенное, днем наполнялось шумной толпой детей. Иногда дверь в мою комнату отворялась, и в пролет ее выглядывало с десяток черных круглых головок с блестящими глазами, громко шепчущих: «Нучча» («Русский»), «Обручев».
18 марта меня попросили потесниться: в зале давался вечер в память Парижской коммуны; в программе пьеса «Казнь коммунара» и декламация. Дети старались играть с достоинством и серьезностью. Парижане, конечно, были в русских костюмах; особенно забавен парижский мэр в сапогах бутылкой, в черной рубашке и пиджаке, в картузе и с цепью и звездой на груди. Называют его «гражданин голова» (спектакль шел на якутском языке, но некоторые русские слова входят в якутский язык с небольшими изменениями). Когда уводят на казнь коммунара, его жена, розовощекая девочка в платочке, падает в обморок – и вдруг весь зал разражается смехом: по прежним якутским понятиям для женщин смешно и неприлично так афишировать свои чувства.
Из Уолбы я уезжаю 21 марта в большой компании, на трех легких маленьких санках. Исполком командировал для сбора оленей в район Верхоянского хребта самого председателя, а с ним должны ехать Баишев и Егоров. Им предстоит заехать в горы на 200–300 километров, посетить ряд стойбищ и 12 апреля прислать оленей к устью Амги. В Крест-Хальджае к нам присоединился еще Голиков, стройный и ловкий эвен средних лет, также должностное лицо в Годниканском наслеге – заместитель председателя.
В Крест-Хальджае, где мы провели в 1926 году памятные томительные дни в поисках проводника, нам снова предстояло ждать и бесцельно терять время. Я нашел здесь в школе всех своих спутников, включая Василия; радист Бизяев уже успел наладить радио. По вечерам послушать хабаровскую станцию собираются к нам учителя. Нельзя не вспомнить еще раз с благодарностью то радушное гостеприимство, которое мы всегда встречали в якутских школах.
30 марта – прощальный школьный вечер перед роспуском на каникулы, и мы удивляем школьников пятидесятисвечовой электрической лампой, питающейся от нашей походной динамомашины. А школа угощает нас длинным театральным представлением – сначала драмой из якутской жизни, затем декламацией.
6 апреля мы расстаемся с крест-хальджайской школой и отправляемся вниз по Алдану к устью Амги, куда должны быть приведены олени. Снова на быках, на этот раз уже почти без участия лошадей. Медленно, но по крайней мере надежно. Быки считаются более нежными животными, чем лошади; среди дня им обязательно надо отдохнуть, а ночевать надо в тепле, в хотоне, в то время как лошадь можно пустить пастись и в снег: разрывая снег копытами, она достает траву. И мы останавливаемся постоянно в юртах, долго пьем чай, ведем бесконечные разговоры. На переходах быки идут медленно и степенно, равнодушно пережевывая жвачку. Иногда вся вереница завертывает к проруби; ямщик прорубает свежий лед пешней и очищает прорубь лопатой, а быки медленно тянут морды к воде.
Через три дня после выезда из Крест-Хальджая мы доходим до Ынгы. Это небольшое поселение якутов на устье Амги – левого притока Алдана. Здесь нас должны встретить нарты с оленями, но вместо них является Александр и сообщает, что олени еще не готовы и будут ждать нас в лесу на устье Хандыги. Снова возникает очень сложный вопрос о том, как нам перебросить груз на Хандыгу. Ямщики не хотят везти дальше, утверждая, что в лес ведет только нартовая оленья дорога, неудобная для быков, к тому же в лесу быкам негде ночевать, если запоздаешь в пути. Поэтому и местные якуты долго не соглашаются везти нас на устье Хандыги. Наконец после долгих уговоров удается нанять новую партию быков. Когда мы выходим на Алдан, начинается метель, дорогу быстро заносит, и передняя часть каравана скрывается в вихрях снега. Только иногда во мгле мелькает задок саней или рогатая голова, уныло опущенная навстречу ветру.
В лесу на маленьком озере нас ожидает Голиков с нартами. Оленей еще нет, их собирают еще два дня, и все это время мы стоим на озере и подготовляем нарты. 12 апреля наконец удается двинуться в путь.
В 1926 году мы проходили Хандыгу зимой, в самые сильные холода, в серые вечные сумерки. А сейчас нестерпимо яркое апрельское солнце освещает блестящий снег и вершины Верхоянского хребта сияют вдали, как головы сахара. Снег уже тает, и местами поверхность реки покрыта водой. Это не те зимние тарыны, с которыми мы познакомились в 1926 году, занимающие обычно сравнительно небольшие участки, не более двух-трех километров длины; вода идет теперь сплошной массой по снегу и покрывает реку на десятки километров.
Дорога (вернее, след проехавшего каравана, занесенный снегом) проложена по самой реке, и нам приходится ехать почти все время по воде. Иногда Голиков, который ведет первую связку нашего каравана, пытается выбраться на береговую террасу; но там еще хуже: на самой кромке берега мокрый снег вместе с водой образует густую кашу, в которой тонут олени и вязнут нарты. После нескольких попыток ехать по берегу мы снова возвращаемся на реку и миримся с тем, что вода заливает не только полозья наших нарт, но нередко и самый груз.