В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945
Шрифт:
Так вот, этот писатель 7 ноября перед утренней поверкой громко поздравил всех с Великим праздником Октября и выразил твердую уверенность, что наша Родина обязательно победит в этой войне. Он призвал пленных делать все, что в наших силах, чтобы способствовать победе.
Я попросил друзей свести меня в их барак, чтобы взглянуть на писателя. Они согласились. Писатель, худой и одетый как и другие обычные военнопленные, сидел за столом, ожидая ужина, и разговаривал с одним из медиков. На вид ему было лет сорок. Он выглядел типично русским человеком – среднего роста, шатен, курносый. Через два дня его отправили в лагерный филиал № 304 в Цайтхайне. Замечу, что в
Однажды вечером в наш барак вместе с охапкой газеты «За Родину» нам принесли махорку и раздали ее по пачке даже некурящим, которые обычно ее обменивали на что-либо съестное. Среди тех, кто нам принес эти дары, оказался симпатичный офицер, от которого пахло духами. Он сидел за столом очень близко от моих нар. Воспользовавшись этим, я вступил с ним в разговор. Я узнал, что он тоже бывший московский студент, попал в плен в начале октября 1941 года в окружении под Вязьмой. Совсем недавно он окончил курсы пропагандистов где-то под Берлином. Теперь ждет в нашем лагере назначения на соответствующую должность в одном из формирований РОА генерала Власова. Живется ему неплохо, всегда сыт, отлично одет, иногда выпивает и «ходит к девочкам», а главное – «живет только сегодняшним днем». Уходя, он угостил меня сигаретой и пригласил захаживать к нему в тот барак, где он работает в составе Особой команды. Но поселился он на частной квартире в Мюльберге.
Пока я общался с офицером, за этим наблюдал мой знакомый повар, и, как только я остался один, повар сделал мне замечание – почему я разговаривал с «этой сволочью, рядом с которой и стоять не следует». Пришлось кое-как оправдываться и отбросить возникшую было мысль о поступлении на пропагандистские курсы и о записи в РОА.
В субботу, 21 ноября, я, как всегда голодный, прогуливался по территории лагеря. Проходя мимо карцера, я неожиданно услышал просьбу: «Друг, дай закурить!» Я тут же остановился и вынул из кармана кисет с махоркой. Щепотку табака с обрывком бумаги я сунул в щель окна. Задымив цигаркой, узник предложил мне обмен: «Я отдаю тебе пайку хлеба, а ты за нее – махорку на 10 цигарок, коробку спичек и порцию маргарина».
Я сразу сообразил, что такой обмен для меня очень выгоден – ведь крошечный кусок маргарина ничто перед хлебом по калорийности. А без десятка щепоток махорки и неполной коробки спичек я вполне могу обойтись. После раздачи ужина, не став ничего есть, я помчался с порцией маргарина и горстью махорки к окну карцера. Узник ждал меня перед окном. Обмен состоялся без всяких слов. С радостью развернул я упаковку и обнаружил, что в ней не хлеб, а… угольный брикет. И мне не оставалось ничего другого, как мысленно поблагодарить за преподанный мне урок.
Однажды вечером я увидел, что Марат возвратился из умывальника, держа в руке котелок с водой и двумя большими картофелинами. Он поставил котелок в очаг, а после вечерней поверки, не очистив кожуру, съел одну из картофелин. И тут я не выдержал и спросил у друга, где же он достал картофелины. Вместо ответа, Марат тихо предложил мне пойти с ним в «поход» завтра после окончания рабочего дня.
На следующий день после обеда Марат повел меня в сторону пищеблока. Около пищеблока стояли длинная фура и с десяток пленных вместе с полицаем. Марат подошел к полицаю, о чем-то поговорил с ним и потом объяснил мне: «Я упросил полицая взять тебя в эту компанию. Придется помучиться, но зато всем разрешат взять по паре картофелин».
Привратник открыл ворота, и, сопровождаемые конвоирами, мы потащили фуру по дороге к заснеженному
Сменяя друг друга, мы раскидали лопатами и вилами слои снега, земли и соломы, после чего нагрузили картофель на фуру. Потом бурт снова привели в порядок. Работа длилась около получаса. Затем под строгим контролем каждый взял по две картофелины. И мы потащили фуру в лагерь, периодически останавливаясь, чтобы передохнуть.
По ходу движения многие быстро и незаметно для конвоиров взяли из фуры еще по две-три картофелины. У меня тоже появилось желание прихватить еще пару картофелин, но я это сделал неловко, так что один из конвоиров сразу это увидел и, громко выругавшись, толкнул меня прикладом винтовки в спину и сильно ударил кулаком в лицо. Я свалился на землю, а конвоир извлек из моих карманов все клубни и закинул их в фуру. Мне было не столько больно, сколько обидно за свою нерасторопность.
Из всех пленных никто, даже Марат, за меня не заступился. Но конвоир, шедший впереди, сказал моему обидчику, что нельзя быть таким свирепым. Это меня так тронуло, что я закричал по-немецки: «Спасибо, спасибо, товарищ!» Но это ничего не могло изменить – я все равно остался без картофелин.
…Фуру дотащили до двора пищеблока, где картофель из нее должна была выгрузить другая команда, относящаяся к этому блоку. По дороге «домой» Марат пытался утешить меня и предложил взять его пару картофелин. Но я отказался. Возвратились мы в барак как раз к ужину, который на этот раз я съел совсем без аппетита. Так я отметил праздничный день 5 декабря – день «самой лучшей в мире Сталинской конституции государства рабочих и крестьян». Он оказался тем днем, когда меня в третий раз за все время плена избил немецкий солдат.
Не могу не отметить, что в подобной ситуации все военнопленные из других стран, в частности французы, как правило, очень дружно, не боясь быть застреленными конвоиром, заступались за товарища, даже применяли силу к обидчику. Но советские военнопленные, и в особенности русские и украинцы, поступали так крайне редко – каждый старался беречь свою шкуру.
Пленные тащили не обязательно продукты питания, но и любые вещи, особенно мелкие и ценные, которые можно было спрятать в одежде незаметно для часовых и потом обменять на хлеб или другое съестное у товарищей и часто – у самих немцев. В последнем случае меняльщику нередко требовались услуги переводчика, в качестве которого приходилось бывать и мне, за что перепадало какое-нибудь вознаграждение.
В тяжелейших условиях немецкого плена выживал в основном тот, кто не сидел сложа руки, питаясь лишь мизерным пайком. Надо было всячески изворачиваться, чтобы найти себе дополнительное питание. Наиболее распространенным способом была кража, но это требовало от пленного прежде всего отсутствия страха перед часовым, умения на время усыпить его бдительность. Нужно было быть очень наблюдательным, находчивым и ловким, найти для совместных действий подходящего товарища. Я хорошо запомнил слова, которые часто повторял комендант нашего лагеря, пузатый проныра и пройдоха Пауль Хебештрайт: «Солдат должен уметь все организовать, но при этом не попадаться». Под словом «организовывать» фельдфебель имел в виду «украсть»…