В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945
Шрифт:
Последним польским городом, через который мы прошагали 26 августа, был Хрубешув, раскинувшийся на берегах реки Хучвы. Далее километров около двадцати мы шли вдоль берега реки Буг. Там по мосту происходило интенсивное движение транспорта в Польшу и обратно. Польские и советские пограничники и военнослужащие контролировали это движение. Они пропустили нас через мост, и таким образом мы наконец очутились на своей родине.
Часть шестая
ПРИБЫТИЕ В ДОНБАСС, ПОДНЕВОЛЬНАЯ РАБОТА В УГОЛЬНОЙ ШАХТЕ И ТРУДНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ – В РОДНУЮ ДЕРЕВНЮ И В МОСКОВСКИЙ ИНСТИТУТ СТАЛИ
Глава 1
В большом палаточном городке севернее Владимира-Волынского нас продержали почти две недели – до 8 сентября 1945 года. И только здесь мы узнали, что 2 сентября Япония капитулировала в войне и что до этого – 6 и 9 августа американцы сбросили атомные бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки и что, наконец, Вторая мировая война закончилась. Однако подробности всех этих происшедших событий нам все еще были неизвестны.
Дни проходили скучно. Как и в Виттихенау и Швайднице
Здесь за нами стали следить более строго. Так, при утреннем подъеме и отходе ко сну количество людей в каждой палатке проверяли не только простым счетом в строю, но и вызовом каждого по списку. Вероятно, опасались, что теперь, прибыв в свою страну, бывшие пленные легко могут самовольно покинуть городок и уехать из него к своим родным.
Через неделю пребывания в городке все составленные из нас ранее в Германии воинские подразделения в составе полка 21-й армии – батальоны, роты, взводы и отделения – новое начальство упразднило. Сформировали заново четыре рабочих батальона, которым, как нам заявили, предстояло направиться в различные края, республики, области и районы страны для выполнения восстановительных и других работ. При этом, наверное, учитывали выявленные в процессе предварительной фильтрации «степень виновности» каждого бывшего пленного в попадании им в германский плен и обстоятельства пленения – находился в окружении, был ранен, сдался добровольно, перебежал, был угнан как гражданское лицо и проч., а также поведение в плену. Кроме того, принимали во внимание профессию и специальность бывшего пленного, его возраст, семейное положение. В результате в том новом батальоне, где я оказался, не стало больше со мной вместе тех моих близких товарищей – Андрея Маркина, Андрея Дмитриевича Шныкина, Ивана Харченко и Евгения Волчанского, с которыми находился в Цшорнау в одной рабочей команде. Однако этих товарищей тоже отделили друг от друга. Лишь Иван Утюк попал в один взвод со мной. Помимо него сюда же вошли упоминавшиеся Зиновий Филиппенко и мой земляк и соплеменник Роман Никитин – новые товарищи, с которыми я познакомился и подружился в Виттихенау в Германии.
Из названных товарищей по Цшорнау лишь послевоенная судьба Утюка и Маркина мне известна, а с другими двумя из них больше никогда встречаться или наладить переписку не удалось. В 1947–1952 годах обменивался письмами с Зиновием Филиппенко, ставшим студентом одного из вузов в Симферополе в Крыму. Иван Утюк обзавелся в 1946 году новой семьей и так остался жить совсем в том поселке шахтеров в Донбассе, куда нас вместе после германского плена привезли работать.
А вот с Андреем Маркиным, проживавшим в Новосибирске после нескольких лет пребывания на тяжелых работах где-то в Сибири в рабочем батальоне, сформированном под Владимиром-Волынским, удалось к 1977 году начать переписку и вести ее до самой его кончины в 1980 году. Оказалось, Андрею, в отличие от меня и других бывших военнопленных, не предоставили статус участника Великой Отечественной войны, даже не наградили медалью «За победу над Германией». Поэтому не пользовался никакими привилегиями для участников войны. Работая на заводе, Андрей отличился тем, что предложил и внедрил в нем множество рационализаторских предложений, давших очень большой экономический эффект.
Командирами сформированных рабочих батальонов и подразделений в них, которым дали соответствующие гражданские наименования, стали не военные, а гражданские лица. И их начали называть просто начальниками, бригадирами и старшими, причем последними двумя вызывались быть отдельные люди из своих же бывших пленных, чтобы этим иметь себе какие-то выгоды. Мне мои новые товарищи тоже предлагали быть их старшим, но я отказался.
Вечером в тот же день после ужина я лишился летнего светло-розового кителя немецкого военнослужащего, который носил еще с Германии. Произошло это происшествие так. Поужинав и собравшись ночевать, я решил, как и в прошлые вечера, сначала прогуляться по территории палаточного городка. Когда стал проходить мимо контрольно-пропускного пункта, вдруг меня окликнул и попросил подойти к нему один из двух часовых – пожилой сержант с усами. Я подошел, и он сказал, что уже давно меня заметил и предположил, что я «парень хороший». Поэтому хочет попросить меня оказать ему услугу. Дело в том, что на днях он демобилизуется и уедет на родину – за Урал. Во время войны ему не пришлось побывать в Германии, и поэтому никаких немецких вещей, которые можно было бы показать дома своим близким, не имеет. А хочется сказать им, что в Германии был и что-то оттуда привез. В связи с этим очень просит меня отдать ему мой немецкий китель как его «трофей». К сожалению, он беден и не может ничего за китель заплатить. Мне стало очень жалко сержанта, и я, не раздумывая, согласился. Сразу снял китель, переложил содержимое его карманов в карманы гимнастерки под ним и отдал эту немецкую одежду солдату. Сержант глубоко меня поблагодарил, и мы с ним расстались. Теперь и дальше я ходил в будни одетым в серый гражданский пиджак, надетый на красноармейскую гимнастерку с «молнией», синие рабочие брюки над добротными ботинками и со старой темно-коричневой
Утром 8 сентября после завтрака всему составу нашего батальона выдали сухим пайком продовольствие на трое суток. После этого, построив людей с личными вещами, погнали батальон с одним большим привалом на обед и с краткими остановками для отдыха километров тридцать до города Ковель. Прибыли туда к вечеру. Фактически самого города тогда не существовало – все его дома и другие постройки лежали в руинах. Там подвели нас к почти свободной от домов и прочих сооружений железнодорожной станции, где на колее железной дороги стоял поезд, сформированный из более чем десятка вагонов – общих пассажирских и товарных типа теплушка, приспособленных для перевозки людей.
Объявили посадку. Нашей бригаде в составе до 85 человек достался старый, требующий капитального ремонта пассажирский вагон, располагавшийся примерно в середине поезда. Никаких проводников в вагоне не было. В нем давно не работал водопровод. На переднем конце вагона стоял в углу бак с питьевой водой.
Я разместился на одной из вторых полок вагона в его средней части. Впереди и сзади нашего вагона находились теплушки, и как в них люди разместились, сказать не могу.
Когда наступило утро, поезд остановился на полчаса, мы выскочили из вагонов, чтобы где-то оправиться и помыться. Станция относилась к городу Бердичеву, и на ее территории уже трудились, таская разные тяжести, множество немецких военнопленных, которых охраняли наши солдаты. Мне с ходу попался вплотную навстречу молоденький, моих же лет пленный, и я с ним сразу заговорил по-немецки, спросив, где можно набрать котелок воды, чтобы помыться, и одновременно поинтересовавшись, откуда он родом. Немец с удивлением ответил на все мои вопросы, и тогда я, вспомнив, как мне самому приходилось плохо в плену, вынул из кармана гимнастерки нетолстый немецко-русский и русско-немецкий словарь, которым пользовался в Германии, и отдал его… пленному. При этом сказал ему: «Этот словарь выручал меня много раз в германском плену, а теперь пусть он поможет и тебе выжить в советском плену. Учи русский язык». Он взял книжку и, заикаясь и… едва сдерживая слезы, поблагодарил меня. Мне было очень жалко лишиться этой книжки, но в то же время стало легко на душе от возникшего чувства, что таким своим поступком помог сверстнику в беде. И так мы с ним, не назвав друг другу свои имена, расстались, после чего я направился в вагон.
Погода стояла солнечной. В вагонах поезда было душно. Поэтому многие из пассажиров после далеко не сытных завтрака и обеда часто не только выходили в тамбур, чтобы подышать свежим воздухом, но и забирались с той же целью или из баловства на крышу вагонов и сидели там и даже ходили по ней. Я тоже часто бывал в их числе. Когда поезд ускорил ход перед станцией Белая Церковь, с крыши моего вагона все находившиеся на ней товарищи слезли, и я тоже собрался это сделать. Однако внезапно увидел, как по крыше такого же, как наш, пассажирского вагона, прицепленного впереди соседнего к нам товарного, шагает свободно во весь рост против движения поезда рослый парень. В это время поезд стал приближаться к невысокому переходному мосту над рельсовой колеей, а парень этого не мог видеть и знать. Поэтому я начал махать ему руками, показывая, чтобы он немедленно улегся на крышу вагона или хотя бы нагнулся. Но он либо не видел этих моих знаков, либо не понимал их. В результате нижним краем пролета приблизившегося моста его так сильно ударило сзади по голове, что тот сразу упал как подкошенный, и было видно, что вот-вот свалится на землю. Я же благополучно проехал под мостом и как можно быстрее побежал по крышам своего и переднего вагонов к упавшему парню, чтобы удержать его и помочь. Однако было уже поздно – под ним натекла огромная лужа крови, а из его разбитой вдребезги задней части головы вывалились кусочки мозгов. Парень был мертв. Я с трудом удерживал его тело на крыше вагона, пока другие товарищи не подбежали на помощь и поезд не остановился на станции, где покойного сняли и увезли куда-то. Мне пришлось рассказать подробно местным представителям власти, а также своим товарищам, каким образом и как нелепо погиб этот несчастный бывший пленный, возвращаясь на родину. Пока поезд стоял, рабочие станции смыли водой из шлангов всю натекшую кровь.
К полудню 10 сентября мы прибыли к узловой станции Должанская рядом с городком Свердловском Ворошиловградской (ныне Луганской) области. Таким образом, поезд завершил свой путь.
Прибывших на станцию бывших пленных из состава рабочего батальона встретили представители руководства нескольких угольных шахт треста «Свердловуголь» комбината «Донбассантрацит». И эти представители быстро увели их в свои населенные пункты по согласованию с командиром батальона, строго учитывавшим, в каком конкретном вагоне поезда люди для данной шахты приехали.
Нас – человек около сорока пяти из нашего вагона – встретили два гражданских лица, назвавшие себя представителями шахты 3/4, расположенной в километрах двух юго-западнее от Должанской. Они сказали несколько приветственных слов и после этого в сопровождении нескольких милиционеров повели нас строем в поселок с названием Шахта 3/4 (теперь, кажется, Шахтерское).
Поселок и окружающая его местность на меня, привыкшего в Германии видеть везде и все время красивые дома и разные постройки с крышами (преимущественно островерхими) из красной черепицы, множество деревьев, зелени и цветов, идеальный порядок и чистоту, произвели тягостное впечатление. Здесь по сравнению с Германией оказалось все не так – вокруг серая степь, деревьев очень мало, дорог типа шоссе нет, жилища представляют собой длинные одноэтажные кирпичные дома и деревянные бараки, за которыми размещались группами белого цвета или посеревшие глинобитные хаты с огородами и редко с садиками. Везде грязно. Люди одеты плохо и очень бедны, попадалось много пьяных, всюду слышна была матерщина. Примерный схематический план поселка и местности вокруг него в 1945–1946 годах показан мною на вклейке.