В непосредственной близости
Шрифт:
— Виллер!
До этого слуга смиренно смотрел мне куда-то ниже подбородка, а теперь поднял глаза и с откровенным любопытством изучал поочередно каждую черточку в моем лице, словно человеческий образ был для него чем-то необычным.
— Спасибо, Виллер, вы свободны.
Секунду или две он смотрел мне в глаза, затем слегка вздрогнул и как будто пришел в себя.
— Да, сэр. Спасибо, сэр.
— Да, вот еще, Виллер. Знаете, вы счастливчик. У вас был один шанс на миллион. Не мешало бы и помолиться.
Страшная дрожь сотрясла его с головы до ног. Он склонил голову и, не глядя больше на меня, вышел вон. Разумеется, он не годился в конфиденты; и еще я
Но как мне отыскать его внизу?
Деверель! Деверель, мой кратковременный приятель, коего изгнали из моей памяти хворь и любовь, если не упоминать о предусмотрительности и неприязни! Деверель в оковах! Я отправлюсь вниз, на поиски арестанта, и как бы случайно встречу мистера Бене и Чарльза Саммерса! В их обществе я расскажу — не о требовании комитета, а о моем к нему отношении. Я корил себя за недостаточную сообразительность и за то, что оставил друга в беде. Единственным оправданием мне служили ушибы и «отсроченная контузия». Надо будет каким-то образом увести Бене от Чарльза и исподволь завязать разговор про «Алкиону» и тамошних дам.
Спускаясь неровными зигзагами по трапам, я репетировал речь. В предыдущий раз я шел в чрево корабля, понуждаемый, если говорить без церемоний, похотью. Теперь, спускаясь во тьме по шатким, скрипучим и сочащимся водой трапам и коридорам, я понял, чем отличается этот поход от предыдущего: глубиной обреченности. Беда «холодной головы», расчетливого и осторожного ума в том, что первая страсть — она же последняя — настигает его запоздало, и тем она сильнее, чем неожиданней.
И вот я спустился в самый низ, в шкиперскую, где, тем не менее, светлее, чем в других местах. Удобнее прочих на корабле устроились младшие офицеры: света у них больше, чем у всех запасшихся свечами пассажиров, вместе взятых.
С потолка свисало целых три фонаря: не бутылки с отбитым горлышком, в какие матросы наливают жир, а тяжелые медные фонари, которые непрестанно двигались. Подобного движения нигде, кроме как на корабле, не увидишь — разве что в балете. Фонари раскачивались одновременно и под тем же самым углом. Или скорее — трудно описать, не имея пера Колли — казалось, что они качаются. Раскачивался, конечно, корабль, а заправленные маслом фонари, удерживаемые собственной тяжестью, висели неподвижно. Это и утомляло, и раздражало. Я посмотрел в сторону; по контрасту с ярко освещенной серединой углы шкиперской казались залитыми густой тьмой. Фонари совершали свой странный танец, и по стенам плыли, меняясь, тени. Едва я вошел, все три фонаря показали мне медные днища, скользнули назад, отбрасывая свет, на миг или два застыли в воздухе и снова двинулись на меня. Ряд танцующих огней сводил с ума! Я с трудом сохранял ясность головы и старался не замечать гадкий вкус во рту.
Мистера Гиббса нигде не было. Напротив меня, за другим концом прикрепленного к полу стола, сидел мистер Аскью, а рядом — престарелый гардемарин мистер Дэвис. Жилистые морщинистые руки мистера Дэвиса лежали на столе. Приоткрыв рот, он уставился в пустоту. Вечное непостоянство фонарей — то свет, то мрак — и огромные тени, однообразно качающиеся на стенах, похоже, лишили его дара речи, зачаровали, и он, словно подопечный доктора Месмера, сидел в бездумном ожидании некоего приказа, который никогда не поступит.
Мистер Аскью мрачно посмотрел на меня, не особо обрадованный моим присутствием.
— И что вам угодно внизу, сэр? Он уже улегся.
Мистер Аскью кивком показал в самый темный угол, где за два конца была подвешена к потолку какая-то бесформенная фигура.
— А мистер Деверель…
— Это вот Джордж Гиббс, мистер Тальбот. Он пришел весь всполошенный, сказал, вы его бренди напоили, а у него конституция такой напиток не принимает. Ну вот, значит, он порцию рома мигом выдул, только его все равно так развезло, что пришлось подвесить койку и уложить его спать. Теперь раньше полудня не поднимется, или я — юная леди.
— Мне нужен лейтенант Деверель.
Мистер Аскью оглядел меня с ног до головы, поставил стакан и достал короткую глиняную трубку. Рука его шарила под столом.
— Мартин, ты куда мою принадлежность задевал?
Он толкнул локтем мистера Дэвиса, который слегка покачнулся и снова замер. Мистер Аскью сунул руку в левый карман гардемарину.
— Ну ты и ворюга, Мартин!
Артиллерист вытащил из кармана длинный предмет, завернутый в холстину, отрезал кусочек с самого конца, утрамбовал его в чашечку трубки, извлек из обрезанной бутылки трут и приложил тлеющий конец к табаку. Затянувшись, он выпустил такое количество вонючего дыма, что я поперхнулся. Я стоял в дверях, держась руками за косяки, и выглядел, должно быть, совершенно глупо.
— Скажите, пожалуйста, мистер Аскью, где находится лейтенант Деверель, и я покину это помещение, поскольку вижу, что мне здесь не рады.
Мистер Аскью продолжал пускать дым, ничего не говоря. И тут игра мрака и света, совместно с безумным танцем фонарей, точно споривших с нервными прыжками корабля, поразили меня в голову, в горло, в живот и колени.
— Если не возражаете…
Меня качнуло вперед, я схватился за стол и упал на скамью. Зловещий дым опускался клубами, и на лбу моем проступил пот.
— Неладно себя чувствуете, мистер Тальбот? Не как лорд?
Это было слишком. Я сглотнул.
— Я, может, и не пэр, мистер Аскью, но я призван на службу Его Величества, причем такую, о коей вы, вероятно, и не слышали, да и понятия не возымеете, ежели доведется. Вы меня весьма обяжете, буде отнесетесь к чину моему с должным уважением, как и положено младшему офицеру флота, хоть и старшему по возрасту.
Мистер Аскью продолжал дымить. Дым висел под потолком, словно в комнате, где засорился дымоход. Лицо у офицера налилось кровью, но иначе, чем у мистера Гиббса от возлияний. Нахальный клуб дыма пыхнул мне прямо в глаза.
Аскью заговорил дрожащим надтреснутым голосом:
— Люди не больно-то к вам тянутся…
— «Тянутся»? — Тянутся?
— Вы все пыжитесь, важничаете да гонору напускаете. Вот в чем дело, раз уж мы тут говорим без чужих ушей.
Я многозначительно покосился на мистера Дэвиса, по — прежнему молчаливого, лишенного дара речи. Мистер Аскью вынул изо рта трубку и желтым заскорузлым пальцем потер мундштук.
— А вы мне так показались, когда голове вашей досталось, а вы все равно не отступали, геройствовать старались. Ну, то есть делать, что в силах. «Он еще станет мужчиной, — сказал я себе, — если его не убьют». Только вы ведь ни черта не понимаете, правда же? На представлении, когда Джош прочитал тот кусок про «лорда Тальбота», если бы вы встали, да раскланялись, прижав руку к сердцу, уж мы бы стали такими покладистыми, да к вам ласковыми, точно ослик, что зерно с рук берет. А вы только лицо перекосили да скукожились. Я понимаю, дело молодое, оно и трудно…