В непосредственной близости
Шрифт:
— Последний раз — пока у меня голова не лопнула — о Господи! Последний раз спрашиваю: объясните вы мне наконец, что я такого сказал?!
— В вашей старой каюте, когда мы говорили о Колли, я сказал: «У меня нет покровителя». Вы тут же ответили: «Не будьте так уверены, мистер Саммерс!». Это ваши слова — отрицайте, если хотите!
— Но это же не предложение покровительства! Я лишь хотел выразить свое уважение, искреннее желание завязать с вами дружбу. А оказывать вам покровительство — это настолько же выше моих возможностей, насколько недостойно вас.
— Не продолжайте. Я ошибся в нас обоих. Желаю вам хорошего
— Мистер Саммерс! Вернитесь!
Долгая пауза.
— Зачем, сэр?
— Вы меня вынуждаете… Однако же, какая конфузия! А корабль — вот черт! — может утонуть. Что за смехотворное положение для нас обоих! Но хватит об этом. Дневник, который я вел для крестного и в котором, по-вашему, нет ничего, кроме жалоб на капитана, — прочтите его, если вам угодно. Этот дневник ляжет перед крестным, перед титулованной особой, имеющей большое влияние в правительстве. Он прочтет каждую страницу. Возьмите его, сэр, разрежьте парусину, прочтите все до последнего слова. Я… Вы найдете там настоящий панегирик в вашу честь. Едва ли есть страница, на которой ваше имя, поступки, ваш характер не упоминались бы со словами уважения, и, смею сказать, восхищения и преклонения. Это все, что я мог для вас сделать — и сделал.
Повисла долгая пауза. Мы не смотрели друг на друга. Наконец Чарльз хрипло произнес:
— Что ж, мистер Тальбот, теперь вы знаете, что я недостоин ни вашего восхищения, ни вашей заботы.
— Не говорите так!
Мы стояли друг перед другом. Каждый из нас привычно упирался в пол распрямленной ногой, постоянно сгибая и разгибая другую. Несмотря на серьезность разговора — или же именно потому, — я остро ощущал комичность ситуации, но сейчас не время было это показывать. Мистер Саммерс заговорил дрожащим от волнения голосом:
— У меня нет семьи, мистер Тальбот, и жениться я не намерен. Но я способен на сильную и глубокую дружескую привязанность. Люди, как и канаты, имеют предел прочности. Потерять ваше покровительство, видеть, как более молодой человек, имеющий все преимущества, которых я лишен, поднимается на ступень, куда у меня нет надежды…
— Постойте, постойте! Если бы вы только знали о моей низости, о попытках плести интриги… Не говоря уж о самолюбии, которое я теперь воспринимаю… Я и сам не могу сказать как. По сравнению с вами я жалок — вот как обстоит дело. Я почту за величайшую честь ваше согласие продолжить нашу дружбу.
Он неожиданно шагнул вперед.
— Это больше, чем я смею надеяться — или заслуживаю. О, у вас совершенно измученный вид, сэр! Не расстраивайтесь так. Тучи рассеются. В последнее время вам выпало столько тягостных испытаний! Боюсь, своим поведением я прибавил вам забот.
— Я слишком многое узнал, вот в чем дело. Мужчины и женщины… Только не смейтесь — я намеревался благоразумно и рассудительно наблюдать за их природой со стороны, однако мои сношения с вами… И с ней, и с беднягой Виллером… Прошу вас, не обращайте внимания, эти невольные слезы — результат многочисленных моих ушибов. Господи, человек, который…
— Скольковам лет?
Когда я ответил, он воскликнул:
— Всего-то?!
— А что вас удивляет? Сколько же мне лет, по-вашему?
— Я думал — больше. Гораздо больше.
Неприступное выражение лица его совершенно изменилось. Я, помедлив, протянул Чарльзу руку, и он, великодушный как истинный
— Эдмунд!
— Мой дорогой друг!
Все еще чувствуя некоторую комичность нашего положения, я понял, что наступил момент, когда сдержанность неуместна, и ответил на рукопожатие Чарльза.
ПОСТСКРИПТУМ
В этой же тетради мне следует извиниться за то, что мои записи обрываются столь резко. Возможный читатель — уважаемый читатель — изведет себя в бесконечных поисках объяснения, которого ему или ей никогда не найти. Причина того, что я оставил перо, в каком-то смысле банальная и даже досадная, и в то же время она послужила основанием для всеобщего веселья. Теперь я в безопасности — на суше; я заново научился ходить по твердой земле и подозреваю — хотя, наверное, не подобает так говорить, — что наше тогдашнее веселье представляло собой род помешательства, охватившего весь корабль, как если бы прав был штурман мистер Смайлс.
Итак, коротко.
Пока я и мой дорогой друг Чарльз Саммерс пытались выпутаться из дурацкого недоразумения, Камбершам сменился с вахты. Сам я не наблюдал последовавших событий, потому что самоубийство несчастного Виллера, коему я был свидетель, весьма сильно на меня подействовало. Мне пришлось оставаться в каюте, которую нашел для меня Чарльз, и лежать там, страдая от лихорадки; можно подумать, мушкет, помимо того, что убил Виллера, еще и ранил меня. Но мне подробно рассказали о том, как все произошло.
Когда Камбершам спускался вниз, наш баталер взял его в оборот. Мистер Джонс, которого все более заботило его имущество, что было на судне, попросил мистера Камбершама уделить ему несколько секунд. Позднее Камбершам пересказывал эту беседу Чарльзу Саммерсу и другим офицерам с большим весельем.
— Мистер Камбершам, прошу меня простить, но — потонет ли наш корабль?
Судьбе оказалось угодно, чтоб Джонс обратился к офицеру, который числился крупнейшим должником баталера. Мистер Камбершам со смехом воскликнул:
— Совершенно верно, трусливый ублюдок! Этот чертов корабль потонет, и смерть заплатит все долги!
Результат вышел совсем не тот, какого ожидал мистер Камбершам. Мистер Джонс, подгоняемый всепоглощающей страстью, поспешил прочь и возвратился с пачкой долговых расписок, по коим потребовал немедленной выплаты. Камбершам отказался и посоветовал использовать эти бумаги по назначению, о котором распространяться я не имею ни малейшего желания. Отказ платить возымел на баталера такое сильное действие, что он впал в тихую панику. Он поспешно бросился в обход по кораблю, не обращая внимания на качку, из-за чего не раз подвергся опасности оказаться за бортом, поскольку меньше всего в тот миг мистер Джонс заботился о собственной безопасности. В ином человеке это было бы проявлением либо безрассудства, либо героизма — либо одновременно и того, и другого. Баталер же просто-напросто спешил обежать весь корабль, дабы получить по долговым распискам; везде его встречали отказом платить, иногда еще более грубым, чем ответ Камбершама. Полагаю, ничто, включая «прибытие Нептуна», когда мы пересекали экватор, и праздник, устроенный во время встречи с «Алкионой», не могло предоставить такого всеобщего грандиозного развлечения. Ненадолго мы и впрямь стали «счастливым кораблем»!