В объятиях смерти
Шрифт:
— А как насчет оборонительных ранений? — спросил Марино.
— Никаких. — Я отложила скальпель, чтобы показать ему безвольные пальцы Харпера, отгибая их один за другим. — Нет сломанных ногтей, порезов или ушибов. Он не пытался отвести удары.
— Харпер так никогда и не узнал, чем его долбанули, — прокомментировал Марино. — Он приехал, когда уже стемнело. Негодяй поджидал его, возможно, прятался в кустах. Харпер запарковался, вылез из своего «роллс-ройса». Он как раз закрывал дверь, когда парень подошел к нему сзади и ударил по затылку...
— У него двадцатипроцентный
— Харпер тут же свалился, а псих все бил и бил, — продолжал Марино.
— Тридцать процентов в правом коронаре. — Я нацарапала цифры на пустом пакете от перчаток. — Никаких рубцов от старых инфарктов. Сердце здоровое, но слегка увеличено. И у него кальцинирована аорта, атеросклероз первой степени.
— Затем парень перерезал Харперу горло, может быть, для твердой уверенности, что он мертв.
Я подняла взгляд на Марино.
— Кто бы это ни был, он хотел убедиться, что Харпер мертв, — повторил он.
— Не думаю, что нападающий мыслил столь рационально, — откликнулась я. — Взгляни сюда, Марино.
Я отвела скальп с черепа, который был разбит, как яйцо, сваренное вкрутую. Показывая линии переломов, я стала объяснять:
— Его ударили по крайней мере семь раз, причем с такой силой, что любая из ран не оставила бы ему надежды на выживание. Затем ему перерезали горло. Это сверхубийство, так же, как и в случае Берил.
— О'кей. Сверхубийство. Я не спорю, — ответил он. — Я просто говорю — убийца хотел убедиться, что Берил и Харпер мертвы. Ты почти отрезаешь кому-нибудь его проклятую голову и можешь быть уверен, что твоя жертва не собирается воскреснуть и заговорить.
Когда я принялась опустошать желудок в картонный контейнер, Марино скорчил гримасу:
— Не возись. Я могу рассказать тебе, что он ел, — я же сидел там рядом с ним: орешки к пиву и два мартини.
Эти орешки только начали перевариваться, когда Харпер умер. Больше там ничего не было, кроме коричневой жидкости, и я чувствовала запах алкоголя.
Я спросила Марино:
— Что ты из него вытянул?
— Совершенно ничего.
Я взглянула на него, помечая контейнер.
— Я сижу в баре, пью тоник и лайм, — начал Марино, — примерно с четверть часа. Харпер появляется почти в пять.
— Как ты узнал, что это он?
Почки были прекрасно гранулированы. Я положила их на весы и записала показания шкалы.
— Его невозможно спутать ни с кем — с этой гривой белых волос, — ответил Марино. — Он соответствовал описанию Поутита, и я узнал его в ту же секунду, когда он вошел. Он садится за столик и никому ничего не говорит, просто заказывает свое «обычное» и ест орешки к пиву, пока ждет. Я наблюдаю за ним какое-то время, затем подхожу, пододвигаю стул и представляюсь. Он заявляет, что ничем не может мне помочь, и не хочет об этом говорить. Я давлю на него, говорю, что Берил много месяцев угрожали, и спрашиваю, знал ли он об этом. Он раздражается и говорит, что не знал.
— Думаешь, он говорил правду?
А про себя я подумала, в чем заключается правда об отношении Харпера к спиртному? Его печень была увеличена.
— Теперь это уже не выяснить, —
Я взглянула на него с удивлением, скальпель застыл на полпути:
— Где же она была?
— Ее не было в городе.
— Он тебе не сказал, где именно?
— Нет. Он сказал, цитирую: «Это ее дело. Не спрашивайте меня».
Глаза Марино презрительно остановились на частях печени, которую я препарировала. Он добавил:
— Моим любимым блюдом была печень с луком. Можешь в это поверить? Я не знаю ни одного полицейского, который видел бы вскрытие и после этого все еще любил бы печень...
Пила «Страйкер», с помощью которой я принялась за череп Харпера, вынудила Марино сдаться, и, когда костяная пыль поплыла в едком воздухе, он отошел подальше. Тела на вскрытии плохо пахнут, даже если они в хорошем состоянии. Да и само зрелище не вызывает положительных эмоций. Надо отдать должное Марино — каким бы ужасным ни было дело, он всегда приходил в морг.
Мозг Харпера был дряблым, с множеством рваных повреждений. Очень малое кровоизлияние подтверждало, что после удара по голове он жил недолго. По крайней мере, смерть его была милосердно быстрой. В отличие от Берил, у Харпера не было времени осознать ужас или боль, или просить о пощаде. И еще несколько особенностей различали эти два убийства. Харпер не получал угроз, по крайней мере, насколько нам известно. В его убийстве отсутствовали сексуальные мотивы. Он был забит, а не заколот. И никакие предметы одежды не пропали.
— Я насчитала сто шестьдесят восемь долларов в его бумажнике, — сказала я Марино. — Его наручные часы и кольцо с печаткой тоже не пропали и оприходованы.
— А как насчет того, что висело у него на шее?
Я понятия не имела, о чем он говорит.
— У него на шее висела такая толстая золотая цепь с медалью, что-то типа геральдического герба, — объяснил Марино, — я обратил внимание в баре.
— С ним ничего подобного не доставили, и я не помню, чтобы видела эту цепь на нем на месте преступления... — Я хотела сказать «прошлой ночью», но это было не прошлой ночью. Харпер умер в ночь с субботы на воскресенье. А сегодня был уже вторник. Я совершенно потеряла ощущение времени. Последние два дня казались нереальными. Если бы сегодня утром я еще раз не прослушала сообщение Марка, то сомневалась бы, что этот звонок мне не приснился.
— Так, может быть, псих ее взял? Очередной сувенир, — сказал Марино.
— В этом нет никакого смысла, — ответила я. — Можно понять, почему убийца Берил, если он имеет к ней непреодолимое сексуальное влечение, берет себе на память сувенир. Но зачем брать что-то у Харпера?
— Может быть, трофеи? — предположил Марино. — Добыча охотника. Если это, например, наемный убийца, которому нравится оставлять себе что-нибудь на память о своей работе.
— Мне кажется, наемный убийца должен быть осторожным, и это не его поступок, — возразила я.