В одном лице
Шрифт:
— Бовари, — сказал он, протягивая руку ладонью вниз — так, что я не понял, ожидает ли он от меня рукопожатия или поцелуя руки (я ограничился рукопожатием).
— Я так рад, что вы со мной связались, — сказал я ему.
— Не знаю, чего дожидался твой отец, ведь твоя мать, una mujer dificil, «сложная женщина», уже тридцать два года как в могиле. Тридцать два, ведь верно? — спросил меня маленький человечек.
— Да, — сказал я.
— Скажи мне, что у тебя с анализами на ВИЧ, а я передам твоему отцу, — сказал Бовари. — Его это ужасно беспокоит, но я-то его знаю — сам он
Я сказал ему, что мои анализы продолжают давать отрицательный результат; у меня не было ВИЧ.
— И никаких тебе лекарственных коктейлей — вот и отлично! — воскликнул сеньор Бовари. — И у нас тоже нет вируса, если тебе интересно. Признаюсь, я занимался сексом только с твоим отцом, и — за исключением той катастрофической шалости с твоей матерью — твой отец не занимался сексом ни с кем, кроме меня. Скукота, правда? — сказал он, снова улыбаясь. — Я читал твои романы, как, разумеется, и твой отец. И если судить по твоим книгам — что ж, не могу винить твоего отца в том, что он волновался за тебя! Если хоть половина того, о чем ты пишешь, основана на собственном опыте, ты, похоже, спал со всеми подряд!
— С мужчинами и женщинами — да, со всеми подряд — нет! — сказал я, улыбаясь ему в ответ.
— Я спрашиваю только потому, что сам он не спросит. Серьезно, после встречи с отцом у тебя останется такое чувство, что некоторые твои интервью были менее поверхностными, чем то, о чем он тебя спросит или расскажет сам, — предупредил меня сеньор Бовари. — Это не значит, что ему все равно — я не преувеличиваю, когда говорю, что он всегда за тебя переживал, — но такой уж человек твой отец, верит, что в личную жизнь недопустимо вторгаться. Твой отец очень закрытый человек. Я слышал, как он рассказывает что-то о себе, лишь в одном случае.
— А именно? — спросил я.
— Не буду портить тебе представление. Нам все равно уже пора, — сказал сеньор Бовари, глядя на часы.
— Что за представление? — спросил я.
— Послушай, я не исполнитель, я занимаюсь только финансовыми вопросами, — сказал Бовари. — Ты в семье писатель, но твой отец умеет рассказать историю — даже если история всегда одна и та же.
Я последовал за ним, и довольно быстрым шагом мы прошли от Пласа-Майор до Пуэрта-дель-Сол. Видимо, Бовари носил эти особенные сандалии, потому что любил ходить; готов спорить, он обошел пешком весь Мадрид. Он был подтянутым и аккуратным; за ужином он почти ничего не ел и пил только минеральную воду.
Было часов девять-десять вечера, но народу на улицах было полно. Поднимаясь по Монтеро, мы миновали несколько проституток — «девушек на работе», как назвал их Бовари.
Я услышал, как одна из них произнесла слово «guapo».
— Она говорит, что ты красивый, — перевел сеньор Бовари.
— Может, она имела в виду вас, — сказал я; на мой взгляд, он был очень красивым.
— Нет, меня она знает, — ответил Бовари. Он держался очень деловито; господин финансовый распорядитель, подумал я про себя.
Потом мы пересекли Гран-Вия и вошли в Чуэка, миновав знаменитое высотное здание, штаб-квартиру компании «Телефоника».
— У нас есть еще немного времени, — сказал сеньор Бовари, снова посмотрев на часы. Похоже, он подумывал заглянуть еще куда-то (но потом передумал). — На этой улице есть бар медведей, — сказал он, остановившись на углу Орталеса и Калье-де-лас-Инфантас.
— Да, «Хот» — я заходил туда вчера выпить пива, — сказал я.
— Медведи в общем-то ничего, если тебе нравятся пузатые, — сказал Бовари.
— Я ничего не имею против медведей, мне просто нравится пиво, — сказал я. — Я только его и пью.
— А я пью только aqua con gas, — сказал сеньор Бовари, снова мимолетно блеснув улыбкой.
— Минеральную воду с пузырьками, да? — спросил я его.
— Похоже, нам обоим нравятся пузырьки, — ответил мне Бовари; мы двинулись дальше по Орталеса. Я не особенно смотрел по сторонам, но заметил тот ночной клуб с португальским названием — «A Noite».
Когда сеньор Бовари повел меня внутрь, я спросил:
— А, так это тот самый клуб?
— К счастью, нет, — ответил маленький человечек. — Мы просто убиваем время. На здешнее шоу я бы тебя не повел, но тут оно начинается очень поздно. Можно спокойно выпить.
У бара сидели несколько тощих юных геев.
— Зайди ты сюда один, они бы тут же на тебя насели, — сказал мне Бовари. Барная стойка была сделана из черного мрамора или, может, полированного гранита. Пока мы ждали, я выпил пива, а сеньор Бовари — свою aqua con gas.
В клубе имелись выкрашенный в синий цвет танцпол и сцена на возвышении; из-за сцены слышалось пение Синатры. Когда я осторожно использовал в отношении клуба слово «ретро», Бовари ответил только: «И это мягко сказано». Он то и дело поглядывал на часы.
Когда мы снова вышли на Орталеса, было почти одиннадцать вечера; я никогда не видел столько людей на улице. Бовари привел меня к клубу, и я сообразил, что уже проходил мимо него как минимум дважды. Этот клуб на Орталеса, между Калье-де-лас-Инфантас и Сан-Маркос, был очень маленьким, но перед ним уже стояла длинная очередь. Только сейчас я впервые заметил его название. Он назывался «Сеньор Бовари».
— А-а, — сказал я, и Бовари повел меня к служебному входу.
— Мы посмотрим шоу Фрэнни, а потом ты с ним встретишься, — объяснил он. — Если нам повезет, он не заметит тебя до конца представления — или хотя бы почти до конца.
Тощие юные геи, похожие на тех, которых я видел в «A Noite», толклись возле бара, но нам с сеньором Бовари сразу освободили место. На сцене выступала транссексуальная танцовщица — очень достоверная, никакого ретро в ней и в помине не было.