В одном немецком городке
Шрифт:
На какое-то мгновение — будто выключилась звуковая дорожка — исчез шум уличного движения, машинок, голосов, и Тернер уже не слышал ничего, кроме биения собственного сердца.
— Какое же он предлагал лекарство? — спросил он тихо.
— Он его не знал.
— Скажем: никто не имеет права бездействовать.
— Он этого не говорил. — Уповал на бога?
— Нет, он не из верующих. Истинно верующих в душе.
— На совесть?
— Я сказал вам. Он сам не знал.
— Он никогда не говорил, что вы можете восстановить равновесие? Вы с ним вдвоем?
— Он совсем не такой, — ответил Гонт нетерпеливо. —
— Почему он не нравится вашей жене? Гонт заколебался.
— Она старалась быть поближе ко мне, когда он при ходил к нам, вот и все. Не из-за того, что он что-нибудь делал или говорил, просто ей хотелось быть ко мне поближе. — Он сниходительно улыбнулся. — У женщин бывает такое, вы понимаете. Это естественно.
— Подолгу он задерживался у вас? Случалось так, чтобы сидел часами? Болтал? Пялил глаза на вашу жену?
— Не смейте так говорить, — оборвал его Гонт. Тернер отошел от стола и, снова подойдя к шкафу, стал разглядывать цифры на подошве галош.
— А потом, он никогда долго не сидел у нас. Он уходил и работал по вечерам, вот что он делал. В последнее время. В архиве и в канцелярии. Он говорил мне: «Джон, я тоже хочу внести свой вклад». И право же, он вносил свой вклад. Он гордился тем, что сумел сделать за последние месяцы. Даже смотреть было приятно, так здорово он работал. Иногда засиживался за полночь, а иной раз и до утра.
Светлые, почти бесцветные глаза Тернера были прикованы к темному лицу Гонта.
— Вот как?
Он бросил галоши обратно в шкаф, они плюхнулись туда со стуком, странно прозвучавшим в наступившей тишине.
— У него, знаете ли, была уйма работы. Куча работы. Слишком он хороший работник для этого этажа, вот что я скажу.
— И так повторялось каждую пятницу, начиная с января. После спевки он поднимался к вам, выпивал в уюте чашечку-другую чаю и сидел у вас, пока все здесь не успокоится, а тогда спускался вниз и работал в архиве?
— Как часы. Он и приходил-то уже готовый к работе. Сначала на репетицию хора, потом к нам на чашку чаю, пока остальные не очистят помещение, потом вниз, в архив. «Джон, — говорил он мне, — я не могу работать в суматохе: не переношу суеты. По правде говоря, я люблю тишину и покой. Уже годы не те, никуда от этого не уйдешь». Всегда у него был при себе портфель. Термос, возможно, пара сандвичей. Очень толковый человек, все умел.
— Конечно, расписывался в книге ночного дежурного? Гонт заколебался, только теперь осмыслив до конца,
какую угрозу таит в себе этот спокойный, не допускающий недомолвок тон. Тернер захлопнул деревянные дверцы шкафа.
— Или вы, черт бы вас побрал, не утруждали этим себя? Конечно, неудобно все время соблюдать формальности, когда речь идет о госте. Притом о госте-дипломате, который удостоил вас визитом. Пусть себе приходит и уходит среди ночи, если ему вздумается, черт подери, вам-то что? Конечно, невежливо что-нибудь проверять, правда? Он ведь вроде как член семьи. Обидно нарушать согласие какими-то формальностями. И к тому же не по-христиански, вовсе не по-христиански. Вы, наверно, понятия не имеете, когда он уходил из посольства? В два? В четыре?
Гонт даже затаил дыхание, чтобы расслышать это, — так тихо говорил Тернер.
— В этом нет ничего плохого, я думаю? — спросил Гонт.
— И потом этот его портфель, — продолжал Тернер так же тихо. — Конечно, нехорошо разглядывать, что в нем лежит. Открыть термос, к примеру? Не по-божески. Не беспокойтесь, Гонт, тут нет ничего плохого. Ничего такого, чего нельзя было бы искупить молитвой и вылечить чаш кой хорошего чая. — Тернер стоял теперь у двери, и Гонт вынужден был повернуться к нему. — Вы просто играли в счастливую семью, вам нужно было, чтобы он приласкал вас, и тогда вы чувствовали себя хорошо. — В голосе его появился валлийский акцент — жестокая пародия на Гонта: — Смотрите, как мы благородны… как любим друг друга… Смотрите, как шикарно мы живем — принимаем у себя настоящего дипломата… Поистине мы — соль земли… У нас всегда найдется что пожевать… Сожалею, что вы не можете попользоваться и женой, но это уж моя привилегия… Что ж, Гонт, вы проглотили всю приманку целиком. Называетесь охранником, а дали соблазнить себя и положить в постель за полкроны. — Он толчком распахнул дверь. — Гартинг в отпуске по семейным обстоятельствам, не забывайте этого, если не хотите напортить себе еще больше.
— Может, так ведется там, откуда явились вы, — вдруг сказал Гонт, будто внезапно прозрев, — но я живу в другом мире, мистер Тернер, и не пытайтесь отнять его у меня. Я делал для Лео все, что мог, и буду делать для него, что смогу. Не знаю, почему вы все перевернули по-своему. Все вы изгадили, все.
— Убирайтесь к черту! — Тернер сунул ему ключи, но Гонт не взял их, и они упали к его ногам. — Если вы что-нибудь еще знаете про него, еще какую-нибудь интересную сплетню, лучше скажите мне сейчас. Быстро. Ну?
Гонт покачал головой.
— Уходите, — сказал он.
— Что еще говорят люди? Что-нибудь ведь болтали в хоре, верно, Гонт? Можете мне сказать, я вас не съем,
— Ничего я не слыхал.
— Что думает о нем Брэдфилд?
— Откуда мне знать? Спросите у Брэдфилда.
— Он ему симпатизировал?
Лицо Гонта потемнело от негодования.
— Не считаю нужным говорить об этом, — ответил он резко, — не имею привычки сплетничать о своих начальниках.
— Кто такой Прашко? Говорит вам что-нибудь эта фамилия?
— Мне нечего больше сказать. Я ничего не знаю. Тернер показал на небольшую кучку вещей на столе.
— Отнесите это в шифровальную. Они мне понадобятся позже. И вырезки тоже. Передайте их тамошнему сотруднику, и пусть распишется за них, ясно? Как бы он ни был вам разлюбезен. И составьте еще список всего, что пропало. Всего, что Гартинг взял с собой.
Он не пошел к Медоузу сразу, а вышел из здания и постоял немного на полоске травы за автомобильной стоянкой. Дымка тумана висела над пустырем, и шум уличного движения накатывался, как грохот морского прибоя. Темная решетка строительных лесов закрывала здание Красного Креста, сверху над ним нависал оранжевый кран, и здание было похоже на нефтеналивную баржу, бросившую якорь на мостовой. Полицейские смотрели на Тернера с любопытством — он стоял неподвижно и не сводил глаз с горизонта, хотя весь горизонт заволокло тучами. Наконец — точно по команде, которой они не слышали, — он повернулся и медленно пошел назад, к главному входу.