В одном немецком городке

Ле Карре Джон

— Послушайте, смотрите вы на это легче: бывают положения, когда ничего поделать нельзя и приходится складывать оружие, верно? — сочувственно сказал Корк.

— Верно.

— Я хочу сказать, что не может все на свете проходить хорошо и гладко. В жизни так не бывает. Это все романтика. Для школьниц. А вы тоже вроде Лео — не можете успокоиться, оставить все как есть. Ну ладно, что вы делаете сегодня после обеда? В американском кино днем показывают какой-то недурной фильм. Нет, это вам не подойдет — там будет уйма детского визга.

— Что это значит: Лео не мог успокоиться? Что вы хотели этим сказать?

Корк слонялся по комнате, проверяя аппараты, выдвигая ящики письменных столов, просматривая подготовленные к уничтожению секретные бумаги.

— Не прощал. И не то чтобы мстил. Он как-то поссорился с Фредом Энгером. Фред был из административно го отдела. Говорят, это длилось пять лет, пока

Фреда не отозвали.

— Из-за чего они поссорились?

— Да не из-за чего, — Корк подобрал с пола листок бумаги и начал читать. — Дело выеденного яйца не стоило. Фред спилил липу в саду у Лео — по его словам, это дерево могло обрушить его ограду. И так оно и случилось бы, Фред сказал мне. «Билл, — сказал он, — это дерево осенью все равно свалилось бы».

— Лео, как видно, тянуло к земле, — сказал Тернер. — Хотелось иметь свой клочок. Не нравилось вариться в общем котле.

— Сказать вам, что он сделал? Сплел венок из веток этой липы, принес его в посольство и прибил к двери кабилета Фреда. Здоровенными двухдюймовыми гвоздищами. Вроде как распял его на двери. Наши немцы думали, что Фред подохнет со смеху. Но только Лео было не до смеха. Он и не думал шутить. Он это всерьез. Он был вне себя от злости, понимаете. Но дипломаты этого не замечали. Он с ними был сама любезность, сама учтивость. И такой внимательный… Я не хочу сказать, что на самом деле он не был внимателен к людям. Я просто о том, что лучше было бы не подворачиваться Лео под горячую руку. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать.

— Он волочился за вашей женой, так, что ли?

— Я положил этому конец, — сказал Корк. — Вот и все. Потому что наблюдал разные другие случаи. Года два назад у нас тут устраивались благотворительные вечера с танцами. Лео зачастил на них. Ничего лишнего себе не позволял, между прочим. Хотел как-то раз преподнести ей фен для волос — вот и все. Каков шутник, а? Я ему сказал: «Посуши своим феном чьи-нибудь еще волосы. А эти я посушу сам». Так ему и сказал. А впрочем, что с него возьмешь? Знаете, как говорят об этих эмигрантах: «Они потеряли все, кроме своего акцента». И это сущая правда, честное слово. Беда Лео была в том, что он хотел вернуть все обратно. Вот почему, мне кажется, так и получилось — схватил какие-то папки с бумагами и дал тягу. Верно, сбыл их тому, кто больше дал. Но мы, думается, не меньше ему задолжали. — Закончив осмотр и убедившись, что все в порядке, Корк сложил стопкой брошюры у себя на столе и подо шел к двери, возле которой стоял Тернер. — Вы, верно, откуда-нибудь с севера? — спросил он. — Судя по вашему выговору.

— Вы его близко знали?

— Лео? Ну да, как мы все. Случалось, купишь иной раз что-нибудь с его помощью, другой раз угостишь его. Или попросишь сделать заказ у Голландца.

— У Голландца?

— Это экспортная фирма из Амстердама. Обслуживает дипломатов. Дешевле и без хлопот, понимаете? Доставляют что хотите: масло, мясо, радиоприемники, автомобили, любую вещь.

— И фены?

— Что угодно. Принимают заказы каждый понедельник. Сегодня вы заполняете карточку, передаете ее Лео, на следующей неделе вам доставляют заказ. Вероятно, он получал свою долю — сами понимаете. Но поймать его на этом никто не мог. Можно считать и пересчитывать, пока не посинеешь, — и все равно никогда не поймешь, из чего складывались его комиссионные. Впрочем, мне думается, брал он все теми же чудовищными сигарами. Совершенно омерзительная гадость, сказать по правде. Не думаю, чтобы он получал от них удовольствие, — курил просто потому, что даровые. И еще назло — потому что мы приставали к нему, подшучивали, — Корк простодушно рассмеялся. — Но он все равно умел обвести вокруг пальца любого из нас, чего уж тут скрывать, и вас бы, наверное, обвел. Ну ладно, я поплыл. До свиданья.

— Вы начали рассказывать о том, как впервые познакомились с ним.

— Разве? Ну что ж…— Он снова рассмеялся. — Я хочу сказать, его слова никогда нельзя было принимать на веру. Итак, мой первый день здесь. Микки Краб приводит меня к нему. Мы с Микки уже все обошли. «Теперь, — говорит Микки, — заходим в последнюю гавань», — и мы спускаем ся вниз, к Лео. «Это Корк, — говорит Микки. — Только что прибыл к нам в шифровальную». Так я познакомился с Лео. — Прервав свой рассказ, Корк уселся на вращающее ся кресло возле двери и откинулся на спинку с видом важ ного чиновника, которым он видел себя в мечтах. — «По рюмочке вишневки», — предлагает Лео. Считается, что нам здесь пить не положено, но Лео на это всегда плевать хотел, и не потому, чтобы сам любил выпить, заметьте. «Надо отметить прибытие новичка. Вы, случайно, не поете, Корк?» «Только в ванной», — ответил я, и они рассмеялись. Он пытался завербовать меня в хор, понимаете? Это всегда производило на

всех впечатление. Весьма набожный господин этот мистер Гартинг, подумал я. Не слишком ли уж? «Хотите сигару, Корк?» — «Нет, благодарю». — «Тогда сигарету». — «Не откажусь, мистер Гартинг». И вот мы сидим там у него, как самые что ни на есть заправские дипломаты, потягиваем вишневку, и я думаю: да, вы тут недурно устроились — прямо по-царски. Кресло, ковер, карты на стенах — полная экипировка. Между прочим, учтите, Фред Энгер забрал отсюда кучу всего, когда уезжал. Половина-то вещей — конфискованные. От них «освободили» кое-кого. Совсем как в старые времена, во время оккупации. «Ну, что нового в Лондоне, Корк? — спрашивает Лео. — Или все по-старому?» Это он, понимаете, помогал мне освоиться, хитрюга чертов. «Как там наш старик-швейцар из главного подъезда — все так же важен, когда приезжают послы?» И ведь, знаете, попал в самую точку. «А камины? По-прежнему каждое утро топят камины, а, Корк?» «Да что же, — говорю я, — все в общем-то идет неплохо, как ему и положено, все в свое время». Словом, несу какой-то бред. «О! Вот как? — говорит он. — Дело в том, что всего несколько месяцев назад я получил письмо от Ивена Уолдебира, и он сообщил мне, что там проводят центральное отопление. А этот старикашка, который вечно торчит у десятого подъезда? Он и сейчас днем и ночью там, а, Корк? И все читает вслух свои молитвы? Только что-то нам от его молитв не слишком много проку». Поверите, я уже готов был называть его «сэр». Ивен Уолдебир возглавлял в то время Западное управление и, можно сказать, был приравнен к богам. Ну а потом он опять перекинулся на хор, и экспортера-голландца, и на разные прочие вещи: все, что только в его силах, он во всем готов помочь. Наконец выходим мы оттуда, и я смотрю на Микки Краба, а он, того и гляди, уписается. Сложился от хохота пополам. «Лео? — говорит он. — Лео? Да он в жизни не переступил порога министерства иностранных дел. Он и в Англии-то с сорок пятого года не был». — Корк умолк и покачал головой. — А все равно, — повторил он с добродушной улыбкой, — не приходится его винить, верно? — Он встал. — Я хочу сказать, что мы все видели его проделки и тем не менее попадались на удочку, разве не так? И Артур, и… Ну все, словом. Это как с моей виллой, — простодушно добавил он. — Я знаю, что никогда мне ее не иметь, а все-таки не теряю надежды. Я хочу сказать, что, видно, так надо — иначе нельзя жить, нельзя жить без иллюзий.

Вынув руки из карманов плаща, Тернер поглядел сначала на Корка, а потом на ключ, который сжимал в своей мощной ладони; казалось, его раздирали противоречивые чувства и он был в нерешительности.

— Какой номер у Микки Краба?

Он взял трубку и набрал номер; Корк с сомнением и испугом наблюдал за ним.

— Они же не хотят, чтобы вы продолжали его разыскивать, — с беспокойством заметил Корк. — Право же, я думаю, что они на это не рассчитывают.

— А я, черт побери, и не собираюсь его разыскивать. Я собираюсь пообедать с Крабом, сесть вечером на само лет, и никакая сила на свете не заставит меня хотя бы один лишний час пробыть в этих стенах, где слоняются призраки. — Он швырнул трубку на рычаг и вышел из комнаты.

Дверь в кабинет де Лилла была распахнута настежь, но самого де Лилла не было за письменным столом. Тернер нацарапал записку: «Зашел попрощаться. Прощайте. Алан Тернер». Рука его дрожала от гнева и унижения. Через вестибюль небольшими группами не спеша проходили сотрудники и исчезали за дверью на залитой солнцем улице: все направлялись в посольскую столовую, чтобы пообедать или перехватить бутерброд. У подъезда стоял «роллс-ройс» посла. Гонт что-то говорил шепотом Медоузу, стоя у двери, но при виде Тернера сразу умолк.

— Вот, — сказал он, протягивая Тернеру конверт. — Вот наш билет. — На лице у него было написано: отправляйтесь туда, откуда прибыли.

— Если вы готовы, я к вашим услугам, старина, — донесся голос Краба, как всегда, откуда-то из темного угла. — Вот он я!

Официантки в столовой были вышколенные, необычайно молчаливые, сдержанные. Краб заказал улиток, которые были, по его мнению, очень хороши. Они заняли столик в маленькой нише; на стене, унося мысли к нсгам и греховным соблазнам, висела гравюра в рамке: танцующие нимфы и пастухи.

— Вы были с ним в тот вечер в КЈльне. В тот вечер, когда он ввязался в драку.

— Нечто феноменальное, — сказал Краб. — Ей-богу. Вам разбавить водой? — спросил он и капнул по нескольку капель воды в каждый стакан — словно пролил скудные поминальные слезы над могилой трезвенника. — Не знаю, что на него нашло.

— А вы часто проводили с ним вечера? Краб неуверенно ухмыльнулся; они выпили.

— Это было пять лет назад, понимаете ли. У Мэри захворала мать, и она стала то и дело улетать к ней в Англию. А я оставался на положении, так сказать, соломенного вдовца.