В океане
Шрифт:
Она вздрогнула, встрепенулась. Зовут с ее столика, уже, видно, не в первый раз. Слишком задумалась под эти хрипловатые, вкрадчивые звуки льющегося из радиолы фокстрота.
Она пошла своей обычной походкой — стремительно и плавно, покачивая подносом. Оглядывала столики, смотрела открыто, весело, с немного вызывающей, что-то обещающей, неоднократно проверенной перед зеркалом улыбкой,
Нет, ей показалось… Это позвал не тот… Тот ушел, не должен вернуться сегодня… Да и никогда не окликает он ее сам, всегда ждет, когда она
Молодой паренек, недавно заказавший сто грамм и пиво, смотрел посоловевшими, просительными глазами. Волосы ниже ушей, крошечным узелком затянутый пестрый галстук… Она хорошо знала этих молокососов, приходящих в ресторан с видом победителей и раскисающих после второго стакана пива с прицепом…
— Я вас слушаю, — сказала, останавливаясь перед столиком, Клава.
— Выпьем, девушка, за общественное питание! Ему, конечно, кажется, что сказал что-то . очень остроумное, что это путь завязать знакомство! Может быть, пропивает свою первую зарплату, может быть, выпросил у матери деньги на что-нибудь нужное, а сам прибежал сюда… Вот приподнялся, держа в хлипких пальцах полную до краев стопку.
Наши официантки с клиентами не пьют! — Она ответила вежливо, сдерживая отвращение и злость, даже нашла в себе силу сохранить на губах кокетливую улыбку. Да, парень здорово раскис… Грациозным движением вынула из карманчика фартука маленький блокнотик. — Может быть, рассчитаемся, гражданин?
Успеем рассчитаться… — Он тяжело плюхнулся на стул, плеснула водка, оставляя на скатерти серое большое пятно. — Эх, девушка, душевной теплоты в вас не вижу…
Но она уже забыла про него. Шла по залу, заботливо осматривая свои столики, все ли в порядке.
— Клава, к телефону, — дружески окликнула ее полная курчавая официантка Настя, спешившая мимо с подносом.
Жуков стоял в будке уличного автомата. Нетерпеливо ждал, прижав трубку к уху, сжимая под мышкой аккуратный бумажный сверток.
— Клавочка? Леонид говорит! Здравствуй!
— А, это ты… — голос Клавы звучал сухо, почти враждебно, и Жуков сильней стиснул рубчатый держатель трубки влажной от волнения рукой. — Сказала я тебе — кончено у, нас все.
— Я, Клава, еще раз поговорить пришел. Важная есть новость.
Ему показалось, что она задышала быстрее.
— Какая там еще новость?
— По телефону не скажу. Повидаться нужно. Она молчала.
— Повидаться нужно сейчас, — настойчиво повторил Леонид.
Ее голос звучал теперь немного ласковей, мягче.
— Завтра приходи… В это время… Сегодня не могу.
— Завтра я, Клавочка, не получу увольнения. Снова молчание. Поет в трубке музыка, звучат невнятные голоса, потрескивает качающийся шнур.
— Сказано — не могу. Занята я до поздней ночи… Но он чувствовал — она поколебалась, ей хочется скорей узнать, что это за важная новость.
Отпросись. Все равно — пока не придешь, ждать буду у твоего дома.
К ресторану подойди, выбегу к тебе…
Ждать буду у твоего дома! — настойчиво повторил Жуков.
Она знала, что Леонид настоит на своем. Взглянула на стрелки часиков у запястья. Что ж, время еще есть… И очень важно узнать — что это за новость такая…
— Ладно, сейчас приду, — отрывисто бросила Шубина в трубку…
Жуков только еще приготовился было ждать, прохаживаясь у сводчатых, старинной кладки ворот в глубине узкого переулка, когда из-за поворота показалась Клава, деловито, словно не замечая его, направилась к дому.
Леонид бросился к ней. Не поздоровалась, не подала руки.
Ну, говори — в чем дело?
А разве к тебе не зайдем?
Некогда мне.
— Хоть на минутку! На улице говорить не буду. Молча она вынула из сумочки ключ. Свернула в ворота, остановилась под аркой, отперла низкую, покрытую облупившейся краской дверь, рядом с тщательно, как всегда, занавешенным окном.
Она пропустила Жукова вперед, в пахнущий духами и сыростью полумрак. Щелкнула выключателем, машинально оправила покрывало на кровати, не садясь, не снимая шляпки, вопросительно смотрела на Леонида.
Он подошел к столу, бодро извлек из пакета бутылку портвейна, банку мясных консервов, поджаристый, свежий батон. Складным ножом, вынутым из кармана брюк, начал открывать консервы — вкусно запахло мясом, сдобренным лавровым листом. Не в первый раз приходил он так, с угощением, к Клаве… Правда, говорит, что торопится, но обстановка покажет…
— Напрасно стараешься, — презрительно, вызывающе сказала она.
Леонид оставил банку полувскрытой, стремительно шагнул к ней.
— Да не сердись ты… Отпраздновать хочу с тобой вместе…
Привлек ее к себе — слабо сопротивлявшуюся, смотревшую ждущими, увлажненными глазами. Прижался горячим ртом к уклончивым мягким губам.
Я, Клавочка, нынче большое дело сделал.
Решил, значит? Уедем отсюда? — Она смотрела недоверчиво, с тоскливой надеждой.
На флоте остаюсь. Рапорт подал сегодня… Ты послушай, все тебе объясню… Хочешь — пойдем хоть сегодня в загс — закрепить это дело.
Она вырвалась, отступила. Всматривалась, словно еще не поняв.
Шутишь, Леня?
Нет, Клавочка, не шучу. — Сказал это спокойно, твердо, хотел снова обнять, но она отступила еще дальше.
Я душой с морем сросся, с флотом сроднился навсегда. Пойми — не могу я с кораблями расстаться. Но и без тебя мне тоже не жизнь.
Уходи! — вскрикнула Клава.
И вдруг надломилась, припала к нему сама, боль и тоска захлестнули голос.
— Ленечка, в последний раз Христом-богом молю, уедем отсюда! Ты свое отслужил, вышел твой срок.
Я работать буду, хорошей, верной буду тебе женой… Только уедем! Пожалей ты меня. Больше сил нет здесь жить. Наденешь гражданское, Леня, возьмешь билеты на поезд — поженимся в тот же день…