В оковах льда
Шрифт:
Я же чуть не подписала это!
Он наверняка сидел и ржал до упаду, поздравляя себя.
Я рывком вскидываю голову.
— Ну и на что конкретно направлено заклинание, которое вписано в окантовку этой штуки? — Я никогда ничего подобного не видела. А я встречала множество заклятий. Ро была в них профи. Некоторые были реально мерзкими. Теперь, когда вижу его, не могу поверить, что проглядела поначалу. Умело запрятанное в черном орнаменте, оно мерцало формами и символами, скользило и постоянно двигалось. Один из символов пытался сползти со страницы мне на колени.
Я
— Хорошая попытка. Нет.
— Ну и ладно. Существовала вероятность, что ты подпишешь. Это было бы простейшим решением.
Он совершенно не взволнован. Интересно, хоть что-нибудь может его встряхнуть, заставить потерять эту холодность, может он вообще разозлиться, завопить, наорать? Не могу себе представить. Мне кажется, Риодан скользит по жизни с неизменным холодным сарказмом.
— И что бы оно сделало со мной, если бы я подписала? — спрашиваю я. Любопытство. У меня его тонны. Мама клялась, что однажды оно меня погубит. Что-то точно погубит. Есть вещи и похуже.
— Существуют секреты…
— Да, да, бла-бла, и все такое. Поняла.
— Хорошо.
— Не очень-то и хотелось знать.
— Хотелось. Ты терпеть не можешь чего-то не знать.
— Ну и что теперь? — Мы в тупике, он и я. Подозреваю, его «заявление» на самом деле было контрактом. Контрактом, который связывает, сковывает душу и кладет ее в чей-то карман. Я слышала о таких, но не верила, что они существуют. Если кто-то и мог запечатать душу в бизнес-контракт, то только Риодан. Иерихон Бэрронс — животное. Чистокровное дикое чудовище. Риодан не такой. Этот чувак больше похож на машину.
— Поздравляю, детка, — говорит он. — Ты прошла мое первое испытание. И все еще можешь получить работу.
Я вздыхаю.
— Это будет долгий день, верно? У тебя тут обедами кормят? А еще мне опять нужен лед.
Дверь в стеклянной стене его кабинета, о существовании которой я даже не подозревала, открылась в стеклянную кабину лифта.
Честерс оказался больше, чем я думала. И пока мы ехали вниз, я фиксировала виды.
И слегка волновалась.
То, что он позволяет мне увидеть так много, означает: подписала я его дурацкое заявление или нет — он считает меня пойманной.
Стеклянный кабинет Риодана не единственное место, откуда он может за всем наблюдать. Там только вершина айсберга, и, чуваки, я правда имею в виду айсберг, с мегатоннами скрытой информации. Центральная клубная зона Честерса — внутренняя половина в двенадцать этажей, которые видит публика, — это едва ли десятая часть. Основная же часть, где зависают, танцуют и заключают сделки с дьяволом, заключена внутри куда большей структуры. Риодан и его люди живут застенами клуба, в том, что начинает казаться мне огромным подземным городом. Все стены тут из двустороннего стекла. Эти парни могут быстро попадать на любой этаж, добираться туда на эскалаторах или на лифте, могут в любое время наблюдать за любым участком. Кто-то серьезно продумал дизайн этого места. И никак они не могли построить все это после того,
Впечатлить меня сильнее просто невозможно. Тут так здорово, что я даже завидую. Желание все пронюхать вырастает до совершенно нового, высокотехнологичного уровня.
— Нравится то, что ты видишь, детка.
Я принимаюсь обкусывать заусенцы, делая вид, что мне скучно.
Лифт останавливается, и двери с шипением раздвигаются. Судя по моим подсчетам, мы сейчас в полумиле под Дублином.
Первое, что меня изумляет, — это холод. Я закутываюсь в плащ, но это мало чем помогает. Мне нравится, как выглядит кожа. Но я терпеть не могу ее теплоизоляцию.
Второе, что изумляет, — тишина. В большинстве зон Честерса слышны тонкие обрывки музыки или разговоров двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Хоть какой-то белый шум. На этом этаже тихо, как по ту сторону смерти.
А третье, что меня поражает, — темнота.
Риодан ждет меня на выходе из лифта.
— Ты там и правда что-то видишь? — У него есть сверхспособности, которых нет у меня? Я хорошо вижу в темноте, но не в такой же непроглядной.
Он кивает.
Я ненавижу Риодана.
— Ну а я нет. Так что включи какой-то хренов свет. Кстати, Теней тут много?
— Меня они не беспокоят.
Тени его не беспокоят. Тени едят все. Без всякой дискриминации.
— Здорово. Но они беспокоят меня. Свет. Быстро.
— Лампы здесь не работают.
И раньше, чем я успеваю достать фонарик, он достает из кармана свой и протягивает его мне. Самый классный фонарик из всех, что я видела, — в форме пули. Маленький, гладкий, серебристый, и, когда я включаю, луч бьет в коридор так, словно в лифте взошло солнце.
— Обалдеть! — восхищенно говорю я. — У тебя самые лучшие игрушки.
— Выходи из лифта, детка. Нас ждет работа.
Я следую за ним, и мое дыхание замерзает в воздухе.
Раньше я думала, что под Честерсом только шесть этажей. Теперь знаю, что их как минимум двадцать, — я считала по пути вниз. Тот, на котором мы оказались, разделен на три сектора. Я мельком смотрю сквозь открытые двери в те залы, которые четырнадцатилетним видеть не надо. Ну и ладно, вся моя жизнь проходит под грифом «Не для детей».
Чем дальше мы шагаем по коридору, направляясь к высокой двойной двери, тем сильнее становится холод. Он проникает сквозь плащ, лезвиями полосует мне кожу. Я дрожу, и зубы начинают стучать.
Риодан смотрит на меня.
— Сколько холода ты можешь выдержать до того, как умрешь.
Грубо и сразу к делу. В этом весь Риодан.
— Не знаю. Я скажу, когда пойму, что на грани.
— Но больше, чем большинство людей.
Как обычно у него, это не вопрос, но я все равно киваю. Я всего могу выдержать больше, чем большинство людей.