В оковах страсти
Шрифт:
На следующий день он принес какой-то мешочек, который и передал мне, когда Майя вышла ненадолго за дверь.
— Что это? — поинтересовалась я и попыталась развязать узел на плетеном шнуре с бахромой. Он быстро накрыл мои пальцы своей ладонью.
— Оставь это, — произнес он. — Ты только напугаешь всех.
Я принялась дальше возиться со шнуром, развязала узел и вытянула из мешочка нечто, напоминающее корень.
— Что это? — вновь спросила я, рассматривая клубень с корнями.
— Это корень мандрагоры, приносящий, по народному поверью, богатство и счастье.
Я
Он нагнулся, чтобы подобрать корень. В полутьме казалось, что волшебные корни шевелятся, как руки, хватают лекаря за пальцы, жадно и сладострастно.
— Некоторые люди говорят, что корень мандрагоры помогает в печали.
Нафтали снова спрятал корень в мешок. Потом взглянул на меня.
— Может статься, поможет и тебе.
Шаркая ногами, вошла Майя, и Нафтали незаметно запихнул мешочек мне под подушку.
Той же ночью я сожгла корень мандрагоры на крыше женской башни, лишь только луна скрылась за облаком. Не отрываясь, смотрела я на пламя, изображая в воздухе знак креста, чтобы отвести от себя злые силы, совсем не отдавая себе отчета в том, что делаю. Ведь еврей хотел всего лишь помочь мне. И чего, собственно говоря, я боялась: волшебного корня или его воздействия? Держа палец прямо в огне, я думала, как хорошо было бы вообще ничего не чувствовать…
Нафтали никогда больше не вспоминал о корне. А когда даже самые страшные раны на моих руках зажили, он не переставал навещать нас, принося с собой для Эмилии цветные камешки, а для меня хлеб от Тассиа. В присутствии лекаря я немного успокаивалась и даже откладывала в сторону кожаный ремень. Моя душа, дико хлопающая крыльями, как хищная птица, на время затихала. Старый еврей, как и прежде, начинал рассказывать библейские истории о Руфи и Ноемини, или о Юдифи, которая обезглавила Олоферна. Он держал мою руку в своей, чтобы я сидела спокойно и дослушала все до конца.
— А ты помнишь, — спросил он однажды вечером, когда сделал мне перевязку, — помнишь о видении, которое как-то у меня было?
Я взглянула на него. Лицо его показалось мне серым и осунувшимся. Часть меня хотела повернуться и убежать, не думать, не вспоминать, не разговаривать…
— Перед осадой. Ты спрашивала тогда, должны ли мы все умереть.
— У тебя было видение, еврей? — вмешалась в разговор Майя. — Лучше бы об этом не знать ее благочестивому отцу…
Властным, повелительным движением руки он заставил горничную замолчать.
— Помнишь, Элеонора?
Вспомни. Вернуться в прошлое, вызвать в памяти лица, события, чувства… Я застонала, положив руку на живот, и вызвала в памяти день и час, уже лежавшие под развалинами пережитого, — мужчины со зловеще блестящими топорами и острыми мечами ждали в красной крови…
— Оно оказалось вещим.
Я повернула голову.
— Что вы подразумеваете под этим?
Нафтали не мигая смотрел перед собой.
— Один посыльный доставил мне сообщение из Кёльна. После… после восстания было море крови. На моей родине в Гранаде еврейская община была утоплена в крови… многие сотни были убиты. — Он закрыл лицо руками. — Море крови. Да смилостивится над нами Господь — так много погибших. Один раз
Он давно уже ушел, унеся с собой свою тоску по погибшим, а я все еще продолжала сидеть на подоконнике, крепко сжав перебинтованные пальцы. Нить воспоминаний тянулась из далекого прошлого, и была она связана и с огненным драконом, и с предвестником несчастий из леса…
Моей сестре наконец удалось вернуть меня к действительности. На улице шел проливной дождь, и я легла к ней, чтобы согреть хоть немного. Майя принесла нам на подносе молочную кашу, но мы не стали ее есть. Я — поскольку с удовольствием ела только хлеб с тмином. Эмилия тоже терпеть не могла жидкой каши, она окунала в миску палец и давала облизывать его собачке.
— А чем же вы питались в лесу? — с детской непосредственностью спросила Эмилия.
Я испуганно вздрогнула и попыталась спрятаться под одеялом.
— Ты ведь никогда не рассказывала об этом, Элеонора. Расскажи хоть немного. Что вы там делали?
Слезы потекли по моим щекам, и даже Эмилия, как ни старалась, не могла остановить этих слез. Сестра обняла меня, поцеловала, слегка касаясь моего лица своими косами.
— Ты должна рассказать мне о нем, Элеонора. Когда ты думаешь о нем, то он с тобой, и ты не должна плакать так много. Ты можешь поговорить с ним так, как я с мамой. Я говорю с ней каждый день.
— И что? Что она говорит?
Я подняла голову и обхватила Эмилию рукой, чтобы ей удобнее было лежать. Что может знать об этом ребенок…
— Она спрашивает, когда я приду к ней. И ждет меня.
— Но, Эмилия…
— Элеонора, я же понимаю, что должна умереть, мастер Нафтали сказал мне об этом, — с удивлением услышала я. — И патер Арнольд говорит, что я сразу попаду на небо, потому что у меня чистое сердце. Мама ждет меня, это точно. Как думаешь, много места там, наверху на небе? Можно ли прыгать от одного человека к другому, как с облака на облако?
Она задумчиво взглянула в окно. Я так и не поняла, что Эмилия имела в виду. Кроме того, я ненавидела ее разговоры о смерти.
— Может, я встречу Эрика там, наверху? Как ты думаешь?
— Ты его обязательно увидишь там, — промолвила я сдавленным голосом.
Она закрыла глаза и улыбнулась, полная приятного ожидания.
— Расскажи мне о лесе. Что вы там делали? Почему вас так долго не было?
Ну как я могла отказать ей в чем-нибудь? Я посмотрела на нее, ее серое узкое лицо, лоб, покрытый каплями пота, — температура повысилась к вечеру.
Ради Эмилии я погрузилась в воспоминания, которые в последние недели немыслимыми усилиями запрятала в самые отдаленные уголки своей души. Взяв в руки кожаный ремень, я принялась развязывать один узел за другим… Мне было несказанно трудно, но я нашла в себе силы и подходящие слова, чтобы рассказать ей о травнице-знахарке, о пещере и о ночи на лесной поляне. И о комете, которая при содействии Нафтали опять вошла в мою жизнь и которая все еще вселяла в меня страх…
— Ты не испугалась кометы?