В ореоле тьмы
Шрифт:
Я не выдержала и закатила глаза.
– У нее всегда сложный период в жизни, ясно? И все вокруг должны ходить на цыпочках и разговаривать с ней шепотом. Потому что у нее плохой период! Как же ее жалко!
– Вот поэтому между вами ужасные отношения. Ты не пытаешься ее понять!
– Ее понять невозможно! – Я повысила голос, и Габриэль удивленно приподнял брови.
– Вот это да… Ты что, правда, ее так сильно ненавидишь? – Он вглядывался мне в глаза в поисках ответа.
Я отвернулась – отвечать не хотелось. Не Габриэль был свидетелем маминых слез… Каждый вечер мама молилась о Клэр, держа в руках крестик, оставшийся ей от моей прабабушки-итальянки. Отец пытался унять ее беспокойство, но он точно так же изводил себя. Она
– За что ты так ненавидишь ее, Беренис?
Голос Габриэля был пропитан нескрываемым любопытством, словно ему действительно важно меня понять. Однако я была не в настроении вести подобные диалоги.
– Будь добр, выйди из моей комнаты со своими глупыми вопросами! – грубо потребовала я.
Габриэль недовольно поджал губы, но направился к двери. На пороге он обернулся.
– Она не так плоха, как ты хочешь о ней думать, Беренис.
С этими словами он закрыл за собой дверь до того, как я успела спросить, с каких пор он так хорошо ее знает.
Нет, я не ненавидела свою сестру. Я ее просто не любила. Меня бесило, что все пытаются быть с ней милыми, а она при этом плюет на людей и не замечает ничего хорошего. Бесило, что мне надо скрывать свои рисунки, так как я знала, что Клэр просто-напросто уничтожит меня, если увидит их… А также я понимала, какую волну страха вызовет мое увлечение у родителей. Я всегда должна была взвешивать собственные поступки. Жить с оглядкой на нее, словно передвигаться по минному полю. Никогда не знаешь, где взорвется и почему. Ее присутствие чувствовалось постоянно. Даже когда она месяцами не приходила в родительский дом. Мама и папа бесконечно говорили о ней, а я не могла перестать думать о ней. Каким-то образом она присутствовала всегда и везде в моей жизни. Невидимый призрак. На меня давило это присутствие. Давили разговоры о ней и все переживания, которые испытывали родители. Я не могла поделиться с ними своими проблемами, ведь кто-то должен был облегчить им жизнь. Этим кем-то была я. Идеальная Беренис без права на ошибку.
Но было кое-что еще… Меня до ужаса злило, что я не видела Тео 4 года. Все мои вопросы о нем Клэр игнорировала. Я знаю, она специально не звала его с собой. Клэр ненавидела делиться. Ей пришлось разделить со мной родителей, уже за одно это она ненавидела меня. А Тео… Он был добр ко мне, и она это знала. Но эгоизм моей сестры был слишком велик, чтобы она позволила нашей с ним дружбе продлиться.
Я тем временем продолжала рисовать его. Находила про него статьи в интернете. Фотографии, сделанные папарацци. Французская пресса обожала его. Вокруг де Лагаса ходило столько слухов… Ему приписывали романы с самыми красивыми женщинами. Клубы стали его визитной карточкой. После окончания школы искусств он занялся со своим дядей бизнесом. Я никогда не была в его клубах. Но их называли самыми стильными местами в городе. Его произведения висели на стенах. Многие обсуждали мрачную тематику картин. Искусствоведы бегали за ним, но он никогда никому не продавал свои работы. Отказывался от выставок и всего остального.
В одном из интервью директор Национального центра искусства и культуры Жоржа Помпиду высказался о том, что Теодор де Лагас – один из самых талантливых художников за последние сто лет. Директор призывал его посвятить свою жизнь творчеству и не распылять талант, ведь любой дар несет в себе и проклятье, если им не воспользоваться. Но Тео оставался верен себе. Его картины украшали его клубы – и ничего больше. Я любила листать фотографии его работ. Моей любимой была «Аморе». На ней были изображены руки, на которых, словно в колыбели, лежало мертвое тело девушки. Труп разлагался, кожа было темно-зеленого, болотного оттенка. Но из девушки росли цветы. Они покрывали все ее тело. Бутоны поднимались из зловонных ран на коже, браслетами окутывали запястья, талию и шею. Она была красивой… Мертвое, тихое, спокойное лицо и огненно-рыжие волосы на фоне мрачных, темных оттенков горели на полотне.
Картина цепляла, вызывала эмоции, доводила до мурашек. В одной статье писали, что эксцентричный китайский миллиардер предложил за нее свыше 100 миллионов евро. Но Тео отклонил и это предложение, чем вызвал волну негодования: зачем он их пишет, зачем творит? Этими вопросами задавались многие люди искусства. Я знала зачем. Он творит, чтобы выпустить эмоции, освободиться от того, что скопилось в душе. Я рисовала по той же причине. Не ради славы или признания, а потому что не могла иначе. Эскизы выливались из меня один за другим. И я не могла сказать им «Нет!». Это ощущение было сильнее меня.
– Они приехали! – в очередной раз без стука раскрыв мою дверь, крикнул Габриэль. – Видишь? Они все-таки приехали!
– Они? – Я едва смогла произнести это короткое слово.
– Тео и Клэр! – быстро бросил он и помчался по лестницам. – Давай, спускайся, Беренис!
Я застыла, боясь пошевелиться. Сердце сжалось в груди. Снизу послышались счастливые возгласы бабушки и дедушки. Раскатистый смех отца и ласковые причитания мамы. Я сделала глубокий вдох и потянула за резинку, снимая ее с волос. Коричневые волны покрыли спину и водопадом рассыпались по плечам. Они были густыми, тяжелыми. Придавали мне соблазнительности и делали меня старше.
– Ниса, Ниса! – прокричала мне мама.
Я спустилась вниз по лестнице. Медленно, шаг за шагом, подошла к толпе, собравшейся у нас в прихожей. Помню, как от волнения сбивалось дыхание. Тео стоял ко мне спиной, Клэр, как всегда, бросила на меня недовольный взгляд и, нахмурившись, отвернулась. Она выглядела лучше, свежее с короткой стрижкой и в сером сарафане. Этот цвет подчеркивал ее хрупкость и природную бледность. Но я лишь глянула на нее мельком. Все мое внимание было направлено на Тео.
– Привет! – произнесла я громче, чем мне хотелось, и почувствовала, как кровь прилила к лицу.
– Привет, – начал он оборачиваться, – ребе…
Де Лагас уставился на меня. Споткнулся на собственных словах и громко выдохнул. Я улыбнулась ему и подмигнула.
– Уже не ребенок.
Папа громко фыркнул, мама тихо рассмеялась. Тео наконец взял себя в руки и наигранно воскликнул:
– Чем, черт бы вас побрал, вы ее кормите? Так вымахала за 4 года!
Я ощущала его скованность и неловкость. Он отвел от меня взгляд. Было видно, что он старался не пялиться. Я не знала, куда деть руки. Расправила на платье несуществующие складки и, сделав глубокий вдох, выпрямила спину.
– Это секрет, – с улыбкой ответила я.
– И этот секрет мы тебе не раскроем, – со смешком подхватил дедушка. – И, кстати говоря, о еде! Пойдемте на кухню, я сегодня еще не завтракал, а уже время обеда.
Вся семья последовала за ним. Мама забрасывала Клэр вопросами, та хмуро отвечала короткими предложениями. Папа внимательно ее слушал и что-то вставлял. Габриэль не мог избавиться от моей бабушки, которая начала рассказывать ему истории из своей молодости. А я шла рядом с Тео и чувствовала, как щеки наливаются румянцем под его пристальным взглядом.