В отчаянном разрушении
Шрифт:
— Господи, Клементина. Ты кому-нибудь рассказала? Где он, черт возьми, находится?
Гнев вырывается из меня, и я чуть сильнее сжимаю ее колени, но ей, кажется, все равно. Она выглядит почти... сломленной. Я мог бы встряхнуть ее прямо сейчас, и она бы не вздрогнула. Я уверен, что ее сломало то, что она повторяет эту ночь в своей голове.
Она качает головой.
— Мне потребовалось время, чтобы наконец рассказать кому-то. Моя мама и Деклан знают, так же как и мой психотерапевт. Она очень помогла мне разобраться в том, что произошло и что я пыталась сделать.
Последнее
Еще одна слеза скатывается по ее пухлой щеке, и я поднимаю руку, чтобы вытереть ее, пока она не захрипела. Она перебирает руками простыню и медленно снимает ее со своего тела, чтобы показать мне свои бедра. Слабые шрамы.
— Я нашла способ забыть о воспоминаниях. Какое-то время это помогало, пока не перестало. Сначала это был тяжелый путь с бритвами, кончиком ножа, ножницами и всем, что попадалось под руку. Потом шрамов стало слишком много, чтобы их скрывать, и я была вынуждена найти другой способ. Держать ногти достаточно длинными, чтобы погружать их в кожу в разных частях тела, где никто не видит.
Она показывает мне нижнюю часть своих рук, и я наконец-то вижу эти слабые шрамы. На этом Клементина не останавливается, она продолжает показывать мне места на своем теле, где она нанесла себе такие повреждения, которые были бы скрыты от чужих глаз.
Тишина заполняет комнату, пока я впитываю ее слова. Тебя никогда не готовят к тому, как справиться с подобной ситуацией. Никакие унции раскаяния или сочувствия не облегчат боль, которую они пережили. Я могу лишь посочувствовать ей настолько, насколько она позволит, потому что это чувство, которое никто не может по-настоящему понять или прочувствовать, пока не испытает его воочию.
Я не могу представить, как одинока сейчас Клементина.
— Клем…
Мои слова обрываются, когда она фыркает и трет рукой бедра. Она качает головой, ее светлые пряди разлетаются во все стороны.
— Поверь мне, Арло. Я думала о том, чтобы дать отпор в юридическом смысле, но не стала этого делать. Деньги могут остановить многих плохих людей от последствий их действий. Я просто случайно оказалась перед одним из таких монстров.
— Ты видела его с тех пор?
Мне не только интересно, как она себя чувствует, но и нужно знать, где этот ублюдок. Если я когда-нибудь увижу его...
— Да.
Слово эхом отдается в комнате. Словно зазубренный нож, разрезающий тишину между нами.
Я провожу рукой по волосам и делаю глубокий вдох. В груди становится тяжелее, и кажется, будто в этой комнате на нас давит невидимый груз. Ей очень тяжело, и я так хочу помочь, но не знаю, как. Я чувствую себя бесполезным и бессильным перед тем, что никто не должен терпеть.
— Пожалуйста, перестань так на меня смотреть, — шепчет она, отворачивая голову в сторону и глядя на дверь.
— Прости меня,
bebita. Я чувствую, что должен сделать что-то, чтобы помочь тебе, но я в растерянности, — признаюсь я.
— Того, что ты дал мне возможность рассказать тебе, и того, что ты здесь и слушаешь, достаточно, — наконец говорит она. —
Я пытаюсь улыбнуться ей, но внутри у меня все разрывается. Она такая сильная, такая смелая, что говорит мне об этом. Я не могу представить, через что ей пришлось пройти. Не только изнасилование, но и последствия всего этого. Это разрушает человека, и никогда не бывает линейного графика, когда он снова начнет чувствовать себя самим собой.
Исцеление никогда не бывает линейным, и я это понимаю.
— Пожалуйста, не говори Розалии, — напоминает она мне.
Я киваю.
— Не буду, bebita. Но что я могу сделать?
Я хочу быть рядом с ней. Она выглядит измученной после того, как рассказала мне. Я хочу помочь ей любым способом.
— Обнять меня?
На этом ее голос срывается, и кажется, что ее стены медленно рушатся, и я без колебаний перехожу на кровать и притягиваю ее к себе.
Ее ноги все еще путаются в простынях, но она, кажется, не возражает, позволяя мне продолжать притягивать ее к себе. Ее голова ложится мне на грудь, я вдыхаю ее аромат и целую макушку ее головы. Мои руки крепко обхватывают ее, и я держу ее так в течение мгновения. Ее дыхание сбивается, и она пытается показать себя с лучшей стороны, но я не хочу, чтобы она пыталась это сделать в моем присутствии.
— Ты можешь чувствовать то, что тебе нужно, Клементина, — говорю я ей, прежде чем снова поцеловать ее голову. Ее тело немного расслабляется, выходя из напряженного состояния.
Ее спина слегка вздрагивает, и тогда я понимаю, что она всхлипывает. Но я ничего не говорю. Я глажу ее по спине плавными движениями и позволяю ей выплакаться. Мои собственные глаза наполняются слезами от всего этого.
— Со мной ты в безопасности, Girasol, — шепчу я, продолжая гладить ее по спине. Она еще сильнее прижимается к моей груди, и я прижимаю ее к себе. Я повторяю это снова и снова, пока она не перестает плакать.
Пока ей не перестанет быть больно за эту ночь.
Потому что я знаю, что ей должно быть больно каждый день. Что бы вы ни делали, о чем бы ни думали, над чем бы ни пытались работать, это просто то, что подкрадется к вам из ниоткуда. Вы можете готовиться к этому на все сто, но один случай может заставить вас рухнуть и упасть.
Как сегодня. Я никому не пожелаю такого. Я хочу, чтобы она всегда была в безопасности.
Мое сердце тянется к ней, и я вцепляюсь пальцами в ее кожу чуть сильнее, чем нужно, но она не отступает. Я хочу, чтобы она навсегда осталась в моих объятиях.