В открытом море(изд.1965)-сборник
Шрифт:
Сеня отлетел в угол и, возмущенный поведением старика, хотел было выругаться, как получил новую затрещину, от которой с трудом удержался на ногах.
— Не падает, стоит! — удивился обрадованный старик. — Миленький ты мой! — закричал он. — А ну, я тебя на серии попробую…
И он снова осыпал Чижеева таким градом тумаков, что у того дух захватило.
Это уже было слишком. Разъяренный Сеня в ответ, вне всяких правил, ткнул головой старику в живот и принялся молотить его кулаками что было силы.
— Так… так! Чудесно! — отражая удары, продолжал выкрикивать старик. — Замечательно! Корпус ровней!..
Потом опять пошел в атаку. Здесь уже все перемешалось. Сеня ничего не видел и не слышал, он только всхлипывал от крепких ударов и в бессильной злости бил кулаками в ребра тренера. Раза два он падал, но поднимался, как «ванька-встанька», и снова лез в драку.
Девушка, не выдержав этого зрелища, бросилась разнимать их.
— Довольно, хватит, папа!
— Аут! — наконец произнес запыхавшийся тренер.
Сеня провел перчаткой под носом и, увидев на ней кровь, чуть не заплакал от стыда, обиды и боли. Он убежал за ширму и начал торопливо одеваться.
Губа у него вздулась, в носу саднило. Он взглянул в зеркальце, висевшее на стене, и обомлел: все лицо было в синяках.
— Скотина, ну и скотина старик! — в ярости шептал Сеня, глотая слезы. — Я ему сейчас покажу!..
Он повязал галстук и вышел из-за ширмы с намерением обругать старика. Теперь ему было все равно: он не собирался больше заходить в этот дом. И вдруг Чижеев увидел умоляющие глаза девушки. Она прижимала пальцы ко рту и как бы просила: «Не надо… Стерпите, ну, ради меня». Голос у Сени осекся, и он сказал совсем не то, что хотел:
— Позвольте узнать… Когда прийти на следующее занятие?
Старик привскочил на диване:
— Я же говорил, что он — идеальная «муха», — захлебываясь, восклицал боксер, победоносно глядя на дочь. — Столько ударов выдержал и еще хочет! А ты твердила: «Испугается, убежит!» Да его теперь от бокса и палкой не отвадишь. Погляди, как он свеж.
Но тут Виктор Михайлович заметил, что Сенин левый глаз закрыла фиолетовая опухоль, а рассеченная нижняя губа угрожала превратиться в подушку.
— Н-н-да! Кажется, того… немножко пересолил, — сочувственно сказал старик. — Но это пройдет. Я дам вам такую примочку, что вы завтра же сможете фотографироваться. Сам ее с водкой на морских травах настаивал.
Он вытащил из буфета бутылку с зеленоватой жидкостью и сунул ее в карман Чижееву.
— На ночь компрессы делайте. А на занятия во вторник в шесть часов прошу.
В прихожую Сеню провожала девушка. У дверей она ему шепнула:
— Не обижайтесь на отца. Он добрый, только, понимаете, немного неуравновешенный. Обязательно приходите к нам. Будем считать, что мы с вами познакомились. Меня зовут Ниной.
«Вот и познакомился! — спускаясь по лестнице, издевался над собой Сеня. — Завтра можешь фотографироваться и карточку сдать в музей здравоохранения».
Домой он сразу не пошел, чтобы не показываться Восьмеркину в таком виде, а пробродил по темным переулкам допоздна. Только в полночь он на цыпочках пробрался в свою комнату, положил на лицо компресс с примочкой и лег.
Утром, чуть свет к нему зашел Восьмеркин.
Чижеев притворился спящим. Восьмеркин сел на краешек постели и начал тормошить его.
— Проснись, Сеня, пора!..
— Отстань, я спать хочу, — Чижеев натянул на голову одеяло.
Но Восьмеркину не терпелось узнать подробности прошедшего дня.
— Сеня, а Сеня… С девушкой-то познакомился?
Приятель был назойлив, и Сеня, вскипев, откинул одеяло и повернулся к нему лицом.
— Познакомился. Что еще! Не мешай спать.
— Познакомился, значит? — злорадствуя, переспросил Восьмеркин. — А за что же она тебя так разукрасила?
— Это когда я по лестнице, — залепетал Чижеев несвязно. — Ногой за щетку… о косяк двери ударился и…
— И с полки корзина с кулаками свалилась, — договорил за него Восьмеркин. — Все ясно, Сеня. Что-то врать ты стал, и водкой от тебя разит. Буянил где-нибудь?
Восьмеркин нашел бутылку с примочкой, понюхал ее и не на шутку обозлился.
— Ну что ж, гуляй да пьянствуй! А я дружбу с тобой кончил.
Степан даже не пожелал слушать оправданий друга. Толкнув ногой дверь, он выбежал на площадку лестницы.
— Ну и шут с тобой! — крикнул вдогонку Сеня. — Не очень-то я плакать буду.
Этим дело не кончилось. На судостроительной верфи тоже заподозрили Чижеева в дебоширстве.
— На вид тихий да маленький, а какой драчливый! — удивлялись товарищи.
И стоило Сене намекнуть на занятия боксом, как его подняли на смех. Все почему-то считали, что боксерами могут быть только верзилы с бычьими шеями и квадратными подбородками.
Затянувшаяся ссора с Восьмеркиным заставила Сеню все вечера проводить у тренера, чему тот был очень рад. Ученик оказался, на удивление, способным. Он с первого показа перенимал приемы и с такой ловкостью постигал тайны кулачного боя, что Виктору Михайловичу, или Тремихачу, как его сокращенно называли боксеры, стало не под силу тягаться с «мухой».
Тренеру пришлось на тренировках выставлять против Чижеева молодых «петушков». Но и их Сеня выматывал невообразимым темпом боя. Сердце у него работало, как мотор: не выдыхаясь, он мог молотить кулаками чуть ли не с быстротой пневматического молотка.
Видя, что «мухой» можно будет щегольнуть на соревнованиях, Тремихач ускоренными темпами тайно готовил Чижеева к решающему дню.
От частых товарищеских боев на ринге синяки почти не сходили с Сениного лица. И это не на шутку обеспокоило комсомольскую организацию. Секретарь комитета вызвал к себе Восьмеркина и спросил: