В ожидании зимы
Шрифт:
«Что ты делаешь, с-сука! Когти!» – взвыла Серебрица.
Но снаружи синели предрассветные сумерки, и когти исчезли.
«Не вякай, дрянь, – прорычала Цветанка. – Довольно ты надо мной измывалась, через тебя у меня всё нутро отбито, так получи же и ты своё!»
Серебрица потрясла стены пещеры раскатистым рыком, а потом клыкасто впилась в уже и без того израненный в кровь рот Цветанки. От этого вой прозвучал приглушённо, из зажмуренных глаз Цветанки просочились слёзы, а Серебрица сама насаживалась на её пальцы, двигая бёдрами. Похоже, ей нравилась эта месть. Запрокинув голову, она испустила крик, но не зверя, а женщины, взлетевшей на вершину сладости – протяжный, гортанно-мягкий и тягучий, как струйка мёда. Он излился из её груди, окончившись блаженным стоном, и тело девушки обмякло в руках Цветанки. Растворяясь в её по-птичьи быстром дыхании, уже не хрипатом, волчьем, а девичьем,
Промозглое утро придавило её дождём и глухой пустотой в груди. Всё болело, точно они с Серебрицей не любовью занимались, а мутузили друг друга полночи. Зябко кутаясь в свитку на голое тело, воровка прислонилась плечом к каменному выступу у входа в пещеру и поймала струйку воды в сложенную горстью ладонь, вылила в пересохший рот. Укусы на губах тут же защипало. Эх, сейчас бы в баньку… Увы, Цветанка располагала только жиденьким водопадом, серебристой занавеской забравшим вход. Скинув свитку, она встала под струи и еле сдержала вскрик. Она ёжилась от холода, изворачивалась и подставляла воде то плечо, то лопатку, то шею, то грудь, растирала себя ладонями. В котелке оставалось немного отвара мыльнянки, и она пустила его в ход: не пропадать же добру. Он слегка пенился, и с ним кожа и волосы очищались лучше, чем просто водой.
Хворост кончился, костёр разводить стало нечем, и воровка, стуча зубами, притулилась около горячей стены. Серебрица спала богатырским сном на лежанке из листьев и веток, и Цветанка не без тайного злорадства разглядывала следы минувшей ночи на её теле. Конечно, всё это заживёт если не к обеду, то к вечеру – точно.
От тоски сердце рвалось в серое небо, а перед глазами Цветанки стояло лицо незнакомки из будущего. Но будущего ли? Может, это был бред, морок? Но эти глаза, знакомые до воя, молча всаживали в нутро воровки холодную иглу тревоги, лишали её покоя, звали, молили… О чём? Может быть, о помощи? Бедой веяло от этих глаз, а скорбно сжатые губы еле сдерживали стон. Цветанка вскочила и принялась натягивать на себя одежду.
«Ты куда?» – раздалось за плечом.
Серебрица, словно и не спала вовсе, стояла на ногах, кутаясь лишь в пепельный плащ волос, а её глаза затянула глубокая и тёмная тревожная зелень.
«Мне надо найти Дарёнку», – коротко ответила Цветанка.
«Если ты уйдёшь, ты не найдёшь меня здесь больше, – проронила Серебрица. Её лицо покрылось печальной бледностью, а под глазами залегли усталые голубые тени. – Выбирай: я или она».
Нить выбора натянулась, звеня, через весь туманно-дождливый лес, в котором настала гулкая, засасывающая тишина… Эта тишина ждала ответа.
«Вам не быть вместе», – прошелестел вздох Серебрицы.
«Это не тебе решать, – выпрямилась воровка, чувствуя, как хребет её затвердевает от решимости. – Тут уж как судьба распорядится».
Оставляя за плечами шелестящую тоску, она бросилась в мокрый лес. Ноги её отталкивались от невидимого слоя «той самой», и деревья мелькали мимо с головокружительной скоростью, сливаясь в тёмный, тошнотворно плывущий частокол.
*
Вот он – проклятый мост через Грязицу. Точка разлуки бурела кровавым пятном, въевшимся в доски на том самом месте… Цветанка наступила на него сапогом, попирая чудовище-Смерть, плюя на него и презирая. Не по зубам она ему оказалась, вот только их пути с Дарёной на этом же месте и разошлись в противоположные стороны: подругу забрала белогорская кошка, дочь Лалады, а Цветанка попала в лапы Серебрицы, исчадия Маруши. «Вам не быть вместе», – шелестел в ушах воровки пророческий шёпот зеленоглазой девы, но она гнала его прочь, не желая верить и смиряться. Она должна была найти Дарёнку во что бы то ни стало – если не отбить её у кошки, так хотя бы в последний раз взглянуть на неё и вымолить прощение за всю боль, которую Цветанка причинила подруге своими изменами. Вот только как это сделать? Воровка стояла на мосту, ловя дрожащими ноздрями ветер; она отбрасывала городскую вонь и вычленяла в нём запах высокогорных снегов – холодный, чистый и опасный для очага тьмы, гнездившегося у неё в груди с недавних пор. Эта тьма беспокойно щетинилась и роптала, когда Цветанка устремлялась взглядом и всеми чувствами на восток – значит, там и были Белые горы. И Дарёна…
От радужного клубка птиц-сестёр отделилась Птица-Грядущее и тронула душу Цветанки тревожным взмахом сияющего крыла. Под его сенью скрывалась богато одетая женщина с печалью в тёмном омуте глаз – та самая, чей образ был и чуден, и, как это ни странно, знаком. Но не таилось ли в этом нового подвоха? С одной стороны, Цветанка уже однажды последовала за подсказками Призрачного волка – самой себя из будущего, и эта дорога привела её под власть Маруши, а с другой – глаза этой женщины напоминали ей… Воровка боялась себе признаться, на чьи глаза они были похожи.
Целый день она шлялась по городу, сама толком не зная, кого или что ищет. Моросящий дождь щекотал лицо, мочил свитку, и Цветанке было отчего-то душно, хотя вокруг царил осенний холод: в груди жгло от какого-то предчувствия. По старой привычке воровку потянуло на рынок, где она затесалась в толпу и срезала пару кошельков. «Улов» в обоих оказался небогат, но Цветанка стянула их не оттого, что нуждалась в деньгах – скорее, просто из любви к своему «ремеслу». Оно помогало ей ощутить себя прежней – той Цветанкой-Зайцем, которой она была до обращения в Марушиного пса. Новая звериная ипостась – её сумеречное, жуткое второе «я» – пугало воровку, её ещё влекло к людям, а привычное занятие успокаивало её и давало возможность острее почувствовать себя человеком.
Но всё это не то, не то! Не затем пришла сюда Цветанка, чтобы щипать народ… Озираясь с тоской, она морщилась, как от зубной боли, но всё никак не находила нужные ей глаза. Где же она, эта богатая женщина? А в следующий миг воровка пригнулась: возвышаясь над толпой и рассекая её, между торговых рядов ехал человек в чёрном – княжеский соглядатай из особой дружины. Уверенно правя великолепным чёрным конём с длинной шелковистой гривой, он зорко всматривался в людей в поисках недозволенных вышивок на одежде. Впрочем, основной работы у него было мало: редко у кого встречалось вышитое верхнее облачение – лишь у зажиточных, а народ попроще ходил в серой, чёрной, коричневой одёже без украшений. Только бабы порой щеголяли яркими платками, но в хитросплетениях узоров на них трудно было разглядеть что-то противозаконное. Наводя на народ страх, всадник одним своим видом призывал его к порядку, а Цветанка вдруг дёрнулась, подтверждая пословицу «на воре шапка горит». Если б она устояла на месте спокойно, всадник, быть может, и вовсе не взглянул бы на неё, но её резкое движение привлекло его внимание. Его взгляд впился в Цветанку, как ледяная игла, и он направил коня к ней. Проклиная на чём свет стоит свои сдавшие нервы, воровка бросилась наутёк: ничего иного ей не оставалось. Стук копыт, дыхание коня, бряцание оружия – все эти звуки ранили обострившийся слух Цветанки, и она буквально спиной чувствовала, как сокращалось расстояние между ней и всадником, который уже заносил над ней длинный кнут – но не простой, а с грузом на конце. Удар такого кнута в голову мог запросто пробить череп. Ради своего спасения Цветанке пришлось пробудить в себе ту ипостась, которая так пугала её: невидимый слой хмари под ногами тут же в разы ускорил её бег. Вдруг в ней взыграло озорство, и она вызвала себе на помощь «соплерадугу». Ухватив один особенно длинный тяж, она велела ему затвердеть и натянуться верёвкой невысоко над землёй. Она продолжала исследовать свои новые возможности, и они с каждым разом удивляли её…
Люди, не видя верёвки из хмари, свободно проходили сквозь неё. «Неужели не сработает?» – ёкнуло у Цветанки в животе. Но нет – стоило всаднику приблизиться, как невидимая верёвка обрела плотную напряжённость, и конь споткнулся о незримое препятствие. Это было сокрушительное падение: красивый чёрный зверь рухнул и своим боком придавил наезднику ногу. Вопль пронёсся над толпой, и Цветанка похолодела: кажется, её шалость обернулась переломом. Благородное животное, пытаясь подняться, ещё больше раздавливало ногу всадника, и его крик боли порвал бы душу кому угодно, но только не Цветанке. Мимолётный холодок схлынул, уступив место злорадству, и она не сдержала звонкого хохота, рвавшегося из её груди. Вдруг в затуманенных страданием глазах всадника отразился страх, а Цветанка языком ощутила у себя во рту удлинённые клыки… Захлёстнутая пылом своей забавы, она рыкнула:
«Ну что, понял, с кем связался, вражина?»
Тихо, так что услышала только воровка, с посеревших губ княжеского соглядатая сорвалось:
«Марушин… пёс…»
Цветанка лишь засмеялась ему в лицо и бросилась бежать, продолжая при этом хохотать. Этот смех стал её крыльями, которые несли её прочь с рынка, прочь из города, тогда как под сердцем зарождался чёрный ком ужаса. Это не Цветанка хохотала, а вселившийся в неё зверь радовался и упивался чужой болью.
Она упала на раскисшей дороге среди поля. Ветер волновал буровато-жёлтую гриву трав, а Цветанка пыталась откашлять из себя остатки душившего её смеха. Подставляя лицо дождю и не обращая внимания на свалившуюся наземь шапку, она умывалась, стирала мокрыми ладонями жуткий оскал, в котором застыл её рот. А может, пасть? Цветанка не видела себя со стороны, но чувствовала: сейчас она была страшна.