В пекле огненной дуги
Шрифт:
Васильев всегда так спрашивал, видимо, чтобы лишний раз убедиться, что до всех действительно дошла его мысль.
– Вопросов нет, возражений тоже, – ответил за троих Романцов. – Пойдём немца будить.
– Кстати, Александр Демьяныч, что-то ты у нас кандидатом в партию уже заходился, – заговорил политрук Утенин. – Обещаю тебе, как только завершится эта битва, станешь коммунистом. Лично я считаю, что ты давно достоин.
Крепко сложенный и русоволосый, политрук был живым олицетворением идеального образа коммуниста, с которого следовало брать пример. Иногда он даже казался каким-то уж слишком нереальным, потому что практически не имел недостатков.
– А вот за эти слова спасибо, Николай Трофимович. – У Александра
– Вот и добре. – Ротный кисло усмехнулся. – Сигнал к наступлению – красная ракета, – добавил он, затем снял с ремня и положил на стол фляжку. – Ну что, мужики, перед боем по пятьдесят за победу. Из стратегических резервов старшины…
Он заметно постарел за последние полгода. На лице прорезались морщины, а на висках появились седые проблески. И это в двадцать восемь лет… Похоже, не прошли бесследно февральский переход из Ельца и последующие мартовские бои. Да и здесь, на Тепловских высотах, конечно же, сказалось постоянное нервное напряжение последних десяти дней, хотя полк в сражении практически не участвовал. Но ведь ежедневное ожидание боя тоже изматывает.
Вообще, у Романцова было такое ощущение, будто с февраля, когда 162-ю стрелковую дивизию отправили на фронт, прошло уже лет пять. Слишком много выпало разных бед и страданий на долю людей, слишком много они натерпелись. Сначала был этот тяжёлый десятидневный переход по занесённым снегом дорогам, в голоде и холоде, когда приходилось прилагать воистину нечеловеческие усилия, побеждая усталость и отчаяние. А потом… потом начался настоящий кошмар войны. Дивизия, не успев толком отдохнуть после перехода, была поспешно брошена в наступление. Причём, практически без танков и поддержки артиллерией, точно не зная, какие силы ей противостоят. Видимо, кому-то наверху очень хотелось быстрой победы, только вышло всё совсем иначе. Как и следовало ожидать, наступление захлебнулось и не принесло ожидаемого успеха. Зато были огромные потери…
А теперь это сражение… Оно оказалось несравнимым с теми весенними боями. И хотя дивизия до сих пор полностью в него не вступила, легче от этого не было. Сначала рыли окопы на одном рубеже, затем дивизию перебросили на другой, где, понятное дело, вновь пришлось «вгрызаться зубами в землю», а это, опять же, немалый физический труд. Да и от немецких самолётов досталось всем – как первой линии обороны, так и второй…
Безоблачное небо было густо усеяно звёздами. Они подмигивали друг дружке, словно обменивались между собой какими-то своими, непонятными людям сведениями. А посреди всего этого грандиозного звёздного моря неторопливо и величаво странствовал большой, яркий серп луны, в серебристом сиянии которого земля выглядела загадочной и зачарованной. И создавалось такое удивительное впечатление, будто на свете и вовсе нет никакой войны. Но Романцов знал, что она, злая сука-уродина, конечно же, где-то тут, рядом, только затаилась до поры до времени, готовясь к своим новым страшным деяниям.
На позиции взвода было тихо. Шальной немецкий пулемёт тоже молчал – может быть, пулемётчик уснул, окончательно опьянев, или ему просто надоело пулять почём зря.
Бойцы спали. Бодрствовал, как и положено, один часовой. Он всматривался поверх бруствера окопа в темноту, скрывающую врага.
– Как обстановка? – спросил Романцов, встав рядом с часовым.
– Высо спакойна, таварыш лэйтэнант, – доложил Сайфулин. – Нэмцы атдыхают.
– Вот и хорошо. Значит так, Рахман, аккуратно буди взвод. Скоро наступление.
– Наступат будым? – Сайфулин насторожился.
– Будем, Рахман, будем. А ты что, боишься, что ли?
– Ныкак нэт, таварыш лэйтэнант. Пачыму сразу баюс? Вы же мэна знаитэ.
Действительно, под Севском Сайфулин показал себя в бою далеко не трусом, в том числе и в рукопашной.
– Извини, Рахман, не хотел тебя обидеть. – Романцов хлопнул рядового по плечу. – Ну, иди, подымай взвод. Времени мало.
Сайфулину уже исполнилось тридцать три. Дома, в рабочем посёлке под Чкаловом [3] , у него осталась семья – жена и две маленькие дочки. До войны он работал строителем, а когда началась Великая Отечественная, пошёл добровольцем на фронт. Получил ранение в руку под Москвой и, вылечившись, принял неожиданное предложение пойти служить на границу. Так Сайфулин оказался там же, где и Романцов, а именно, в Восточном Казахстане. Ну а в ноябре 1942-го, когда началось формирование 162-й Среднеазиатской дивизии, он попал туда…
3
Чкалов – название города Оренбург с 1938 по 1937 годы.
С вражеской стороны взлетела осветительная ракета и зависла над полем. Где-то там находилась Самодуровка, которую предстояло освободить.
До села отсюда было примерно около километра. Конечно, многовато, хотя на войне расстояние – вещь относительная. Порой и сотня метров кажется бесконечной, а тут – пять раз по столько же. Вот и думай, чем эта тысяча метров обернётся для батальона и лично для его, Романцова, взвода. А во взводе-то осталось всего лишь восемнадцать человек, вместе с командиром. Остальные уже полегли на этих курских полях. Вот такая получается арифметика. Но расстояние это проклятое надо, во что бы то ни стало, пройти. И Самодуровку надо взять, потому что таков приказ, хотя и не в приказе дело. А дело всё в том, что надо освобождать родную землю от фашисткой мрази. Надо гнать её поганой метлой туда, откуда она сюда прилезла подобно стае саранчи, разрушая на своём пути города и сёла, убивая и бесчинствуя. Гнать отсюда эту сволочь! Гнать! Гнать!..
Через несколько минут взвод уже готовился к наступлению. Одни солдаты осторожно задымили самокрутками, другие приводили в порядок амуницию и проверяли оружие.
Романцов отыскал своего помощника, старшего сержанта Гончаренко.
– Гриша, проверь, чтобы у каждого была полная фляжка, – распорядился взводный. – Посмотри, сколько осталось дисков для пулемёта. Чтобы было не меньше трёх запасных. Если что, попроси в соседнем взводе. Сошлёшься на приказ ротного… В четыре утра двинемся на Самодуровку. Мы должны её взять и удерживать до подхода основных сил. Так что, думаю, денёк предстоит жаркий.
– Трэба, значить, удэржим, – с бравадой ответил Гончаренко и поводил могучими плечами.
Родом Григорий был из Киевской области. Рослый, крепкий телом и круглолицый, он обладал недюжинной силой, а в рукопашной любил использовать сапёрную лопатку. На границу он попал ещё в сороковом, когда ему шёл двадцать второй год, и служил на Памире. А в одном взводе они оказались уже в Ташкенте в ноябре сорок второго, при формировании дивизии.
– А смерти не боишься? – спросил вдруг Романцов. Он и сам сейчас не мог себе объяснить, почему задал этот вопрос.
– Смэрти? – Гончаренко хмыкнул и пожал плечами. – Та я про нэе нэ думаю.
– Ну и правильно, Гриша. Ладно, иди.
Гончаренко скрылся за изгибом траншеи, по пути расталкивая спящих.
Романцов почувствовал облегчение. Он тоже старался гнать прочь мысль о том, что в любой момент может погибнуть. На войне от смерти не застрахован никто – ни храбрец, ни трус. Старуха с клюкой себе на уме, она выбирает, кого с собой забрать, по каким-то одной ей ведомым критериям. Бывает так, что она долго обходит стороной какого-нибудь отчаянного смельчака, словно боится его, но потом, в самый неподходящий момент, неожиданно подкрадывается и… поминай, как звали. А почему так происходит? Пожалуй, это не сможет объяснить даже самый башковитый учёный.