В петле
Шрифт:
Вэл украдкой покосился на бесстрастное лицо матери: в её глазах была какая-то растерянность загнанного зверя. «Бедная мама», — подумал он и коснулся рукой её руки. Голос позади него тянул:
— «Я собираюсь начать новую жизнь. М. Д.». И на следующий день, милорд, ответчик отправился на пароходе «Тускарора» в Буэнос-Айрес. С тех пор от него нет никаких известий, кроме каблограммы с отказом в ответ на письмо моей доверительницы, которое она в глубоком отчаянии написала ему на другой день, умоляя его вернуться. С вашего разрешения, милорд, я попрошу теперь миссис Дарти занять свидетельское место.
Когда мать поднялась, у Вэла было неудержимое желание тоже подняться и сказать: «Послушайте, вы тут, поосторожней, я требую, чтобы вы вели
— А почему ваш супруг покинул вас? Ведь не потому, конечно, что вы назвали его «пределом»?
Вэл увидел, как дядя, не шевельнувшись, поднял глаза к свидетельской скамье; услышал позади себя шелест бумаг, и инстинкт подсказал ему, что исход дела в опасности. Неужели дядя Сомс и этот старый олух позади него что-нибудь прозевали? Мать заговорила, слегка растягивая слова:
— Нет, милорд, но все это тянулось уже довольно долго.
— Что тянулось?
— Наши денежные недоразумения.
— Но ведь вы же давали ему деньги. Или вы хотите сказать, что он оставил вас, надеясь улучшить своё положение?
«Негодяй, старый негодяй, только и можно сказать, что негодяй! вдруг подумал Вэл. — Он чует, где собака зарыта, старается докопаться!» И сердце у Вэла замерло. Если… если ему удастся, старый негодяй, конечно, догадается, что мать на самом деле вовсе не хочет, чтобы отец вернулся. Мать снова заговорила, на этот раз несколько более светским тоном:
— Нет, милорд, но, видите ли, я отказалась давать ему деньги. Он долго не мог этому поверить, но наконец ему пришлось убедиться в этом, а когда он убедился…
— Понимаю. Значит, вы отказались давать ему деньги. Но после этого вы всё-таки ему послали кое-что.
— Я хотела, чтобы он вернулся, милорд.
— И вы думали, что это его вернёт?
— Я не знаю, милорд, я поступила так по совету отца.
Что-то в лице судьи, в шелесте бумаг за спиной, в том, как дядя Сомс внезапным движением закинул ногу на ногу, сказало Вэлу, что она ответила так, как нужно. «Ловко, — подумал он. — Ах, чёрт возьми, какая все это чепуха!»
Судья опять заговорил:
— Ещё один, последний вопрос, миссис Дартн. Скажите, вы все ещё чувствуете привязанность к вашему супругу?
Руки Вэла, которые он держал за спиной, сжались в кулаки. Какое право имеет этот судья ни с того ни с сего приплетать сюда человеческие чувства? Заставлять её открывать своё сердце и говорить перед всеми этими людьми о том, чего она, может быть, и сама не знает! Это неприлично! Мать тихим голосом ответила:
— Да, милорд.
Вэл увидел, как судья кивнул. «С удовольствием треснул бы его по башке!» — непочтительно подумал Вэл, когда мать, по знаку судьи, вернулась на своё место рядом с ним. Затем последовал ряд свидетелей, подтверждавших отъезд отца и его продолжительное отсутствие, причём в качестве свидетельницы выступала даже одна из их горничных, что показалось Вэлу особенно гнусным; разговоров было много, и все одна сплошная чепуха; и, наконец, судья вынес решение о восстановлении в супружеских правах, и все поднялись, чтобы идти. Вэл шёл позади матери; полуопущенные веки, вздёрнутый подбородок — всё это должно было явно свидетельствовать о том, что он всех презирает. В коридоре голос матери пробудил его от этого гневного оцепенения:
— Ты прекрасно держал себя, мой дорогой. Для меня было большой поддержкой, что ты был со мной. Мы с дядей едем завтракать.
— Отлично, — сказал Вэл. — Я, значит, ещё успею зайти к товарищу.
И, быстро попрощавшись с ними, он сбежал по лестнице и, выйдя из здания суда, вскочил в проезжавший кэб и приказал везти себя в «Клуб Козла». Мысли его были о Холли и о том, что сделать до того, как Джолли покажет ей завтра всю эту штуку в газетах.
Расставшись с Вэлом, Сомс и Уинифрид направились в «Честерский сыр». Сомс условился встретиться там с мистером Бэлби. В этот ранний час — было всего двенадцать часов дня — там никого не будет, и Уинифрид казалось забавным посмотреть эту знаменитую старинную гостиницу. Заказав, к глубочайшему разочарованию официанта, лёгкий завтрак, они молча ждали, когда его подадут и когда появится мистер Бэлби, оба медленно приходя в себя после полуторачасовой публичной пытки. Мистер Бэлби не замедлил явиться, предшествуемый своим носом и настроенный столь же весело, сколь они были мрачны. Ну вот! Они же добились решения о восстановлении в супружеских правах, чем же они недовольны?
— Все это так, — сказал Сомс, понизив голос, — но теперь нужно начинать все снова, чтобы представить свежие улики. Дело о разводе вторично попадёт к нему же, и, конечно, это покажется подозрительным, если обнаружится, что мы с самого начала были осведомлены о нарушении супружеской верности. Его вопросы достаточно ясно показывали, что он не очень-то поощряет эти уловки с восстановлением в правах.
— Пфа! — беспечно воскликнул мистер Бэлби. — Он забудет! Вы сами подумайте, голубчик, у него за этот промежуток будет сотня процессов. К тому же решение, которое он вынес сегодня, обязывает его утвердить развод, если будут достаточные улики. Он не будет знать, что миссис Дарти была в курсе дела, — это мы устроим. Дример прекрасно все подал — у него это так по-отечески вышло.
Сомс кивнул.
— И разрешите поздравить вас, миссис Дарти, — продолжал мистер Бэлби, — у вас прямо, можно сказать, талант давать показания. Несокрушимы, как скала.
В эту минуту появился официант, балансируя тремя приборами на одной руке.
— Я поторопился захватить пудинг, сэр. В нём сегодня много жаворонков.
Мистер Бэлби кивком носа одобрил его предусмотрительность. Но Сомс и Уинифрид растерянно взирали на этот «лёгкий» завтрак, представлявший собою плотную коричневую массу в соусе, и осторожно ковыряли пудинг вилкой в надежде извлечь крошечные тельца вкусных маленьких певцов. Однако, начав есть, они обнаружили, что проголодались больше, чем думали, и прикончили все, что было, запив завтрак стаканом портвейна.
Разговор перешёл на войну. Сомс полагал, что Ледисмит будет взят и что война может затянуться на год. Бэлби считал, что все кончится к лету. Оба сошлись на том, что нужно послать ещё войска. Драться нужно, разумеется, до полной победы, так как теперь это уже вопрос престижа. Уинифрид перевела разговор на более твёрдую почву, сказав, что ей не хотелось бы, чтобы её процесс слушался, пока мальчиков не распустят из Оксфорда на летние каникулы, потому что за лето, к тому времени, как Вэлу придётся опять вернуться в Оксфорд, все успеют об этом забыть; кроме того, в это время и сезон в Лондоне кончится. Юристы успокоили её: по закону необходимо выждать шесть месяцев, а там чем скорее, тем лучше. В ресторане начала собираться публика, и они поднялись уходить: Сомс — в Сити, Бэлби — в свою контору, а Уинифрид взяла кэб и отправилась на Парк-Лейн сообщить матери об исходе дела. Все сошло так, благополучно, что они нашли возможным рассказать об этом Джемсу, который изо дня в день твердил, что он насчёт дела Уинифрид ничего не знает, ничего не может сказать. По мере того как жизнь его приближалась к концу, мирские дела приобретали для него все больше значения, словно он чувствовал: «Нельзя ничего пропускать, я должен поволноваться вдоволь, мне скоро не о чём будет волноваться».