В петле
Шрифт:
Он увидел, что дядя смотрит на него как-то совсем иначе, словно одобряя его. И дедушка тоже закивал, и бабушка тряхнула головой. Они все одобряли, что он не дал этому кузену взять над ним верх. Тут, верно, есть какая-нибудь причина! Вэл смутно ощущал какую-то неуловимую тень вне ноля своего зрения — своего рода центр циклона, неизвестно где находящийся. И, глядя в лицо дяди, он внезапно, с какой-то непостижимой отчётливостью увидел женщину с тёмными глазами, золотые волосы и белую шею, и от этой женщины всегда так хорошо пахло, и у неё были всегда такие красивые шёлковые платья, которые он любил трогать, когда был ещё совсем маленький. Ну да, конечно! Тётя Ирэн! Она всегда целовала его, а он один раз, разыгравшись, укусил её за руку, потому что это было очень приятно: такая мягкая! До него донёсся голос деда:
— Что делает его отец?
— Он в Париже, —
— Художники! — сказал Джемс.
Этим словом, которое, казалось, вырвалось из самой глубины его души, закончился обед.
Сидя в кэбе напротив матери, когда они возвращались домой, Вэл вкушал плоды своего героизма, напоминавшие переспелую мушмулу.
Она, правда, сказала только, что ему немедленно надо отправиться к портному и заказать приличный мундир, чтобы ему не пришлось надевать то, что ему там дадут. Но он чувствовал, что она очень расстроена. У него чуть было не сорвалось в качестве утешения, что ведь он теперь избавится от этого проклятого развода, и удержало его только присутствие Имоджин и мысль о том, что ведь мать от него не избавится. Его огорчало, что она, по-видимому, не испытывает надлежащего чувства гордости за своего сына. Когда Имоджин отправилась спать, он попробовал пустить в ход чувства:
— Мне ужасно жаль, мама, оставлять тебя сейчас одну.
— Ну что же, как-нибудь потерплю. Нам нужно постараться, чтобы тебя как можно скорей произвели в офицеры, тогда ты всё-таки будешь в лучших условиях. Ты проходил хоть немножко военное обучение, Вэл?
— Никакого.
— Ну, я надеюсь, что тебя не будут очень мучить. Мы должны поехать с тобой завтра купить всё необходимое.
Спокойной ночи. Поцелуй меня.
Ощущая на лбу её поцелуй, горячий и нежный, и все ещё слыша её слова: «Ну, я надеюсь, что тебя не будут очень мучить», — он сел перед догорающим камином, закурив папиросу. Возбуждение его улеглось, и огонь, который воодушевлял его, когда он пускал им всем пыль в глаза, угас. Все это так отвратительно, скучно и неприятно. «Я ещё расквитаюсь с этим молодчиком Джолли», — думал он, медленно поднимаясь по лестнице мимо двери, за которой его мать лежала, кусая подушку, стараясь подавить отчаяние и не дать себе разрыдаться.
И скоро только один из обедавших у Джемса бодрствовал: Сомс в своей комнате наверху, над спальней отца.
Так, значит, этот субъект, этот Джолион, в Париже — что он там делает? Увивается около Ирэн? Последнее донесение Полтида намекало на то, что там что-то наклёвывается Неужели это? Этот тип с его бородкой, с его дурацким шутливым тоном — сын старика, который дал ему прозвище «собственника» и купил у него этот роковой дом. У Сомса навсегда осталось чувство обиды, что ему пришлось продать дом в Робин-Хилле; он не простил дяде, что тот купил его, ни своему кузену, что он живёт в нём.
Не обращая внимания на холод, он поднял раму и высунулся в окно, глядя на расстилающийся перед ним парк. Холодная и тёмная январская ночь; движение на улицах замерло; морозит; голые деревья; звезда одна, другая. «Схожу-ка я завтра к Полтиду, — подумал он. — Господи! С ума я, что ли, спятил, что я всё ещё хочу её? И этот тип! Если… Гм! Нет!»
Х. СМЕРТЬ ПСА БАЛТАЗАРА
Джолион, совершив ночной переезд из Кале, приехал в Робин-Хилл в воскресенье утром. Он никому не писал о своём приезде и поэтому пошёл пешком со станции и вошёл в своё владение со стороны рощи. Дойдя до скамьи, выдолбленной из старого упавшею дерева, он сел, подостлав пальто. «Прострел! Вот чем кончается любовь в моём возрасте!» — подумал он. И вдруг ему показалось, что Ирэн совсем близко, рядом, как в тот день, когда они бродили по Фонтенебло, а потом уселись на спиленное дерево закусить. Так близко! Просто наваждение какое-то! Запах опавших листьев, пронизанных бледным солнечным светом, щекотал ему ноздри. «Хорошо, что сейчас не весна», — подумал он. Запах весенних соков, пение птиц, распускающиеся деревья — это было бы совсем уж невыносимо! «Надеюсь, к тому времени я как-нибудь слажу с этим, старый я идиот!» И, взяв пальто, он пошёл через луг. Он обогнул пруд и медленно стал подниматься на пригорок. Когда он уже почти взошёл наверх, навстречу ему донёсся хриплый лай. Наверху, на лужайке за папоротником, он увидел своего старого пса Балтазара. Собака, подслеповатые глаза которой приняли хозяина за чужого, предупреждала домашних. Джолион свистнул своим особенным, знакомым ей, свистом. И даже на этом расстоянии ста ярдов, если не больше, он увидел, как грузное коричнево-белое туловище оживилось, узнав его. Старый пёс поднялся, и его хвост, закрученный кверху, взволнованно задвигался; он, переваливаясь, прошёл несколько шагов, подпрыгнул и исчез за папоротниками. Джолион думал, что встретит его у калитки, но там его не оказалось, и, немножко встревоженный, Джолион свернул к зарослям папоротника. Опрокинувшись грузно на бок, подняв на хозяина уже стекленеющие глаза, лежал старый пёс.
— Что с тобой, старина? — вскричал Джолион.
Мохнатый закрученный хвост Балтазара слегка пошевелился; его покрытые плёнкой глаза, казалось, говорили: «Я не могу встать, хозяин, но я счастлив, что вижу тебя».
Джолион опустился на колени; сквозь слёзы, затуманившие глаза, он едва видел, как медленно перестаёт вздыматься бок животного. Он чуть приподнял его голову, такую тяжёлую.
— Что с тобой, дружище? Ты что, ушибся?
Хвост вздрогнул ещё раз; жизнь в глазах угасла. Джолион провёл руками по всему неподвижному тёплому туловищу. Ничего, никаких повреждений просто сердце в этом грузном теле не выдержало радости, что вернулся хозяин. Джолион чувствовал, как морда, на которой торчали редкие седые щетинки, холодеет под его руками. Он несколько минут стоял на коленях, поддерживая рукой коченеющую голову собаки. Тело было очень тяжёлое, когда он поднял и понёс его наверх, на лужайку. Там было много опавших листьев; он разгрёб их и прикрыл ими собаку; ветра нет, и они скроют его от любопытных глаз до вечера. «Я его сам закопаю», — подумал Джолион. Восемнадцать лет прошло с тех пор, как он вошёл в дом на Сент-Джонс-Вуд с этим крохотным щенком в кармане. Странно, что старый пёс умер именно теперь! Может быть, это предзнаменование? У калитки он обернулся и ещё раз взглянул на рыжеватый холмик, потом медленно направился к дому, чувствуя какой-то клубок в горле.
Джун была дома. Она примчалась, как только услышала, что Джолли записался в армию. Его патриотизм победил её сочувствие бурам. Атмосфера в доме была какая-то странная и насторожённая, как показалось Джолиону, когда он вошёл и рассказал им про Балтазара. Эта новость всех объединила. Исчезло одно звено из тех, что связывали их с прошлым, — пёс Балтазар! Двое из них не помнили себя без него; у Джун с ним были связаны последние годы жизни деда; у Джолиона — тот период семейных невзгод и творческой борьбы, когда он ещё не вернулся под сень отцовской любви и богатства! И вот Балтазар умер!
На исходе дня Джолион и Джолли взяли кирки и лопаты и отправились на лужайку. Они выбрали место неподалёку от рыжеватого холмика и, осторожно сняв слой дёрна, начали рыть яму. Они рыли молча минут десять, потом решили отдохнуть.
— Итак, старина, ты решил, что должен пойти? — сказал Джолион.
— Да, — ответил Джолли. — Но, разумеется, мне этого вовсе не хочется.
Как точно эти слова выражали состояние самого Джолиона!
— Ты просто восхищаешь меня этим, мой мальчик. Я не думаю, чтобы я был способен на это в твоём возрасте, — боюсь, что я для этого слишком Форсайт. Но надо полагать, что с каждым поколением тип все больше стирается. Твой сын, если у тебя будет сын, возможно, будет чистейшим альтруистом, кто знает!
— Ну тогда, папа, он будет не в меня: я ужасный эгоист.
— Нет, дорогой мой, совершенно ясно, что ты не эгоист.
Джолли помотал головой, и они снова начали рыть.
— Странная жизнь у собаки, — вдруг сказал Джолион. — Единственное животное с зачатками альтруизма и ощущением творца.
— Ты веришь в бога, папа? Я этого не знал.
На этот пытливый вопрос сына, которому нельзя было ответить пустой фразой, Джолион ответил не сразу — постоял, потёр уставшую от работы спину.
— Что ты подразумеваешь под словом «бог»? — сказал он. — Существуют два несовместимых понятия бога. Одно — это непостижимая первооснова созидания, некоторые верят в это. А ещё есть сумма альтруизма в человеке в это естественно верить.
— Понятно. Ну, а Христос тут уж как будто ни при чём?
Джолион растерялся. Христос, звено, связующее эти две идеи! Устами младенцев! Вот когда вера получила наконец научное объяснение! Высокая поэма о Христе — это попытка, человека соединить эти два несовместимых понятия бога. А раз сумма альтруизма в человеке настолько же часть непостижимой первоосновы созидания, как и все, что существует в природе, право же, звено найдено довольно удачно! Странно, как можно прожить жизнь и ни разу не подумать об этом с такой точки зрения!