В плену королевских пристрастий

Колесова Марина

— Отче, неужели Вы думаете, что я могу этого не понимать, и могу, ничего сестрам не объясняя, наказывать их для собственного удовольствия, чтоб в страхе держать и раздражение свое на них срывать?

— Я не знаю, что и как Вы объясняете сестрам, матушка, и в каких случаях прибегаете к наказаниям. Я высказал свое мнение по поводу наказаний. Очень хорошо, если Вы с ним согласны, и всегда поступаете именно так. А вот если сами чувствуете, что не всегда, то, значит, стоит Вам над моими словами призадуматься. Я не собираюсь Вас контролировать. Я доверяю Вам, и надеюсь,

что в любом случае Вы правильно поймете то, что я сказал.

— Конечно, Отче. Благодарю Вас.

Мать Калерия поклонилась и вышла, стараясь перебороть раздражение из-за того, что отец-настоятель вновь не стал ни ругать, ни наказывать Алину. Она сердилась, что тот во всем потакает девочке, и этот случай еще больше настроило ее против Алины. Она видела, что девочка умна, отважна, целеустремленна, но ей тогда казалось, что все эти качества она использует лишь для того, чтобы самоутвердиться и получить власть над окружающими. Она упорно не замечала, как Алина искренне старается всем помочь, однако очень хорошо видела, как все стараются выполнить любую ее просьбу, такая однобокость ее восприятия девочки не могла не привести к открытому конфликту между ними, и она привела.

В один очень дождливый день мать Калерия зашла на кухню и увидела, что послушница раскладывает на печке большие листы, которые были с двух сторон каллиграфическим почерком исписаны текстами на латыни.

— Что это ты делаешь, Нина?

— Для Алины я это… листы вот просушить надо… она это писала, а во время грозы окно распахнулось, и отсырело все… — привычно втянув голову в плечи, испуганно пояснила Нина, — а трапезу готовить я закончила уже.

— Раз закончила готовить, иди в храм, там убраться к службе надо!

— Но, матушка, я обещала… — несмело начала та.

— Я непонятно сказала? А ну быстро! — недослушав объяснений, строго приказала она послушнице.

— Но листы… их убрать тогда надо… — вновь начала Нина, но получив звонкую пощечину, тут же поспешно склонилась, — Уже иду, матушка, — после чего поспешно выбежала из кухни. А следом за ней вышла мать Калерия.

Листы, оставленные на печке без присмотра, конечно же, пожелтели, свернулись и даже местами почернели. Нина вся в слезах отнесла их Алине, и та тут же прибежала в келью матери Калерии. Постучав, она вошла и, кусая губы, чтобы не расплакаться, спросила:

— За что Вы так со мной, матушка? Это же два месяца моей работы.

— Раз это твоя работа, вот и не перекладывай ее на других и следи за ней сама, — резко ответила она.

— Я не просила мне помогать, сестра Нина работала на кухне и предложила помочь их высушить мне сама. Это не сильно отвлекало ее. Неужели Вы, если Вы решили дать ей другое задание, не могли разрешить ей или сложить бумаги или предупредить меня? В крайнем случае, если она не успевала сделать это, Вы ведь могли предупредить меня сами, чтобы я сама следила за своими бумагами или забрала их?

— Считаешь мне больше делать нечего?

— Нет, я считаю, что Вы все это сделали нарочно, потому что Вы безжалостная и жестокосердная, и Вам безразличны те, кто Вас окружает, не любите Вы никого. Вас беспокоит лишь собственная святость, только так святой не становятся.

— Что? Да как ты смеешь мне говорить такое?! А ну извинись, быстро!

— Я не буду извиняться. Это правда.

Мать Калерия несколько раз сильно ударила девочку по лицу, — Ты не смеешь так разговаривать со мной! Извинись сейчас же!

Но та, стерев кровь с разбитых губ, лишь рассмеялась:

— Это Вы от бессилия… У Вас нет других аргументов, чтоб опровергнуть то, что я сказала, потому что это правда. И извиняться я ни за что не буду, потому что я права!

— Ты права? Вот мы сейчас посмотрим, как ты права и как ты не будешь извиняться, — мать Калерия схватила Алину за косу и потащила к отцу-настоятелю.

— Если она не извиниться, Отче, я уйду из монастыря, — рассказав все игумену, заявила она тогда.

Тот долгим взглядом посмотрел на нее, а потом повернулся к Алине:

— Девочка моя дорогая, я не часто просил тебя что-то сделать, но сейчас прошу, ради меня, извинись, пожалуйста.

Из глаз Алины закапали слезы: — Я, конечно, извинюсь, Отче, раз Вы так просите… но больше… больше я ей слова не скажу, и Вы пообещаете мне, что не будете меня заставлять говорить с ней…

— Хорошо, Алина, обещаю, — кивнул он.

Алина глубоко вздохнула, шагнула к матери Калерии, встала на колени и склонилась к самому полу:

— Простите, матушка, за то, что сказала о Вас, больше не посмею.

— Скажи, что солгала, — потребовала мать Калерия.

К ее большому удивлению Алина сразу согласно подтвердила: — Да, я солгала, матушка. Простите.

Лишь потом мать Калерия поняла, какой смысл вложила Алина в эти слова. И что согласилась, что солгала, имея в виду лишь то, что говорила до этого, что извиняться не будет, а сама извинилась. А в тот момент ей это и в голову не пришло и, удовлетворенно кивнув, она разрешила ей встать.

Алина поднялась.

— Иди к себе, моя хорошая, — ласково улыбнулся ей отец-настоятель, и дождавшись, чтобы она ушла, повернулся к матери Калерии:

— Вы добились того, чего хотели, матушка, но учтите, я заставил Алину извиниться лишь потому, что посчитал, что Ваш уход из монастыря будет нецелесообразным, а совсем не потому, что девочка была неправа. Вы действительно поступили с ней очень жестоко и бессердечно и не только с ней. Эти тексты были чрезвычайно нужны мне. Это я просил ее, их мне переписать, и она сутками напролет сидела, перебирая полуистлевшие страницы, пытаясь разобрать и восстановить старинные тексты. Так что это Вас следовало заставить извиняться, а не ее. Я пощадил Ваше самолюбие, хотя у монахини, особенно Вашего уровня быть его не должно, но я знаю, что у Вас оно есть. Сейчас я даю Вам шанс самостоятельно избавиться от него. То, что девочка отказалась в ближайшем будущем разговаривать с Вами, я думаю, очень Вам в этом поможет. И не вздумайте еще хоть раз тронуть ее. Она не монахиня и не послушница, она наследная герцогиня.