В плену Обмана
Шрифт:
— Бл*дь! Это какое-то проклятие! — рычит Егор, отстраняясь от меня, а я ничего не понимаю, слежу осоловелыми глазами, как он берет телефон и отвечает на звонок, но не опускает меня, а закидывает мою ногу себе на бедро и удерживает ее, вжимаясь пахом в мои мокрые трусики.
— Да! — недовольно кричит в трубку продолжая смотреть на мою вздымающуюся грудь.
Он долго слушает и стискивает челюсть, кажется, даже немного бледнеет. Сначала сжимает мое бедро, а потом отпускает, аккуратно ставит мою ногу на стул и отходит к окну.
— В какой она больнице? — спрашивает у собеседника и скоро сбрасывает звонок.
Я уже понимаю, что
— Что случилось? — тихо спрашиваю, касаясь губами его кожи.
— Прости, зайчонок, мне нужно срочно уехать, — с сожалением произносит он. — Если хочешь, можешь остаться, но я не знаю, когда вернусь. Я бы хотел, чтобы ты осталась, но пойму, если уедешь.
— Гор, я спросила, что случилось? — мягко повторяю.
— Мать попала в больницу.
— Она больна?
— Да, она давно неизлечимо больна! — нервно произносит Егор, отрывает мои руки от себя, целует ладони, отходит и начинает одеваться.
— Ты в больницу? Можно с тобой?
Я вижу, как ему плохо, и это не только переживания за здоровье мамы.
— Нет, Анита, это зрелище не для тебя, — с недовольством отвечает он, словно ему вообще неприятно разговаривать со мной о матери.
— Гор, — подхожу к нему ближе, обвиваю руками шею и заглядываю в глаза. — Я поняла, что у твоей мамы зависимость, и ее болезнь связана с алкоголем. Я просто хочу быть с тобой рядом, когда тебе плохо.
Он улыбается сквозь грусть уголками губ и обнимает меня за талию, притягивая к себе, утыкается в мои волосы и глубоко вдыхает.
— Ну, поехали, принцесса, посмотришь на мои жестокие реалии.
ГЛАВА 13
Егор
Я ненавижу весь этот гребаный мир. Наверное, это прозвучит пафосно и смешно в мои годы, но я устал. Морально вымотался. В большинстве своих проблем я виновен сам. По глупости и малолетке ступил не на ту дорожку, завел не те знакомства, на кураже и дебильном максимализме сотворил много необдуманных вещей, втянулся в банду и увяз. Поначалу все нравилось, считал себя крутым. Ловил кайф от того, что несколько раз ходил по грани жизни и смерти, но на азарте даже не осознавал этого. Ну что, бл*дь, накуражился? А разгребать теперь как будешь? В голове что-то сдвинулось после двадцати пяти, захотелось чего-то настоящего, бытового, стабильного. Теплых разговоров, искреннего смеха, эйфории не от погони, а от простых вещей, внимания, заботы, причем хочется отдавать самому и жадно забирать в ответ — чего-то такого, как сегодня с Анитой.
А еще хотелось поддержки от единственного близкого человека в моей запредельной жизни. Нет, не финансовой или физической, а моральной. Чтобы кто-то думал обо мне, и всегда было место, куда я могу прийти, когда хреново, где меня всегда пусть молчаливо, но поддержат. У всех в жизни бывают черные полосы, но иногда они превращаются в сплошные… Я понимал мать — сам ушел в небытие после смерти отца, бухал по-черному, трахал все что движется, чтобы заглушить боль, намерено раз*бал дорогую тачку, получил сотрясение, но потом понял, что матери сложнее, чем мне, и кто-то должен ее поддержать, а я, как единственная ее опора, должен стиснуть зубы, подняться и быть мужиком.
И вот прошло несколько лет, а ее черная сплошная стала образом жизни. Мать засосало в это отвратительное болото. Несмотря на то, что иногда мне отвратительна эта женщина, напоминающая мою маму, я не могу ее потерять. Иначе не будет смысла подниматься, и я погрязну в этом болоте.
Я не хотел, чтобы Анита видела меня в эмоциональном раздрае, когда хочется крушить и выть. Мать попала в больницу не потому, что с ней случился несчастный случай или она заболела, она попал туда после глубокого запоя, когда организм уже не выдержал и начал отторгать все, чем она его травит последние годы. Жалкое зрелище самоуничтожения.
Когда принцесса попросила взять ее с собой, я вдруг почувствовал щемящую теплоту, которой не хватало, поддержку, и не смог отказать, мне нужно было именно это, чтобы держать себя под контролем, потому что еще немного — и мой самоконтроль полетит к черту. В неадеквате на эмоциях я творю страшные разрушающие вещи, о которых жалею, а у Аниты всего лишь своим присутствием получается усмирять моих демонов.
Молча доезжаем до больницы, я кружу по парковке, ища свободное место. Моя девочка тихо сидит, теребя шарфик, которым прикрывала засосы. Странно, но она понимает без объяснений, что сейчас мне нужна тишина.
— Посиди в машине, — прошу. Нет, я не собираюсь брать Аниту с собой и показывать ей грязь. Принцессам не положено спускаться на дно, не для этого ее холили и лелеяли в ее царстве. — Послушай музыку, — протягиваю ей флешку со сборником моей любимой музыки.
— С тобой нельзя? — хлопает ресницами, заглядывая в мои пустые сейчас глаза.
— Нет, не стоит, — качаю головой. — Я постараюсь недолго, — хватаю ее за ворот пальто и целую. Нет, насилую ее рот. Когда я в раздрае и неадекватен, мне нужно выплеснуть эмоции, и сейчас я нахожу отдушину в Аните, забывая, что с моей девочкой так нельзя, она нежный цветок. Кусаю ее губы, сильно всасывая, не позволяя отвернуться, вызывая ее отчаянный стон. Укус, еще один, глубокий выдох в ее сладкий рот… и отпускаю, приходя в себя. — Прости… — смотрю на красные губы. У нее сбивается дыхание, взгляд нечитаемый. Это была плохая идея взять принцессу с собой. — Может, вызвать такси? — тихо спрашиваю, понимая, что шокировал ее сейчас своей грубостью.
В голове сплошной бардак, сам не понимаю, что творю.
— Нет, — упрямо мотает головой и трогает пальчиками изнасилованные мной губы. — Иди, я подожду.
Выдыхаю, выхожу из машины. Нещадно хочется курить, но в спешке я забыл сигареты в другой куртке. Стискиваю челюсть и иду к главному входу. В приемном покое узнаю, в каком отделении мать, покупаю в автомате бахилы, раздеваюсь в гардеробе и иду на третий этаж. Больница стандартная, с запахом хлорки и окрашенными в голубой цвет панелями. Морщусь от ощущения обреченности и еле уловимого запаха смерти. С детства ненавижу больницы. Мимо меня проходят врачи, медсестры, но всем плевать на посторонних. На посту узнаю, в какой палате Самойлова, объясняю, что являюсь ее сыном, и мне почему-то очень рады, до облегченного вздоха. Нехорошие ощущения нарастают.