В плену Обмана

Шагаева Наталья

Двери палаты приоткрыты, и пахнет оттуда не стерильностью — стойкий запах мочи и рвоты. Начинает тошнить уже с порога. Оглядываю шестиместную палату. Старушка сидит на кровати, пытаясь собрать редкие волосы в пучок. Одна из женщин под капельницами стонет и морщится, кто-то спит, отвернувшись к стене, и моя мать — бывший педагог с кучей грамот, которого рвет в больничную утку. Сжимаю переносицу, сглатываю, пытаясь преодолеть тошноту и отвращение. В такие моменты я предпочитаю называть мать просто женщиной.

Эта женщина выглядела плачевно. Бледная, с выступающим

над верхней губой потом и сильным тремором. Круги под красными глазами, застиранный больничный халат и неопределённый возраст скатившейся на дно женщины. Она замечает меня и отворачивается к окну, утирая рот ладонью. Стыдно. Дышит тяжело, хватаясь за бок, и немного сгибается.

— Тебя осматривали? — Кивает, зажимая рот рукой. — Анализы, обследование? — Вновь кивает. — Что сказали? — Отрицательно качает головой.

Ну конечно, кому нужна алкоголичка? Разворачиваюсь, выхожу из палаты. Узнаю у медсестры имя лечащего врача и иду в ординаторскую. Врач — немолодая грузная женщина с прической а-ля шестидесятые — разъясняет мне, что происходит с моей матерью.

— Поджелудочная воспалена, обострение на фоне похмельного синдрома. Печень немного увеличена, гастрит, — сухо сообщает она, перебирая бумажки. — Анализы не очень хорошие. Женщина немолодая и алкоголь все усугубляет. Мы, конечно, подлечим, но все уже на грани, организм не выдерживает. Вы бы позаботились о матери, иначе все закончится плачевно, — цокает она.

— Почему ее рвет без остановки?

— Так я вам объяснила почему! Панкреатит, обострение!

— Почему никто ничего не делает?

— Сейчас напишу назначение, будем делать, — отмахивается женщина. — Вы бы привезли ее документы, одежду.

— Я привезу. Мне нужна платная палата, соответствующий уход и должное лечение.

— У нас нет платных палат, и лечат всех одинаково, без привилегий.

— Одинаково хреново? — ухмыляюсь.

— Что?!

— Ничего! — огрызаюсь. — Как найти завотделением?

— Таблички на дверях читайте! — недовольно кидает женщина.

Заведующим отделением оказывается низкорослый юркий мужичок. За определенную плату он находит приличную палату и новый халат и организовывает должный уход и лечение, обещая вести больную сам. Все просто — медицина у нас бесплатная, качество — платное. Пока рассчитывался, узнавал состояние матери — ее уже начали переводить. Вышел в коридор и наткнулся на Аниту.

Стоит, мнется, бегая глазами по коридору. Как только меня нашла?! Видит меня и вздыхает с облегчением. Подхожу к ней, сжимаю плечи, заглядываю в глаза и вижу там тревогу. Переживает. За меня переживает. Это тепло, приятно и одновременно горько…

— Что ты здесь делаешь? — выдыхаю в ее волосы.

А потом глубоко вдыхаю, и становится легче. Она свежая, чистая, наполняет меня собой, отчищая от грязи.

— Тебя долго не было, я подумала… Может, нужна помощь? Другая клиника… — осматривается, хмурясь. — Не уверена, что здесь могут… — не может подобрать слов.

Да, моя хорошая, тебе здесь

не место. И, как назло, в это время выводят и ведут в другую палату мою мать. Ей уже вставили трубку, чтобы все выходило в привязанный пакет. Переодеть не успели. Жалкое зрелище. Анита распахивает глаза и с ужасом рассматривает ее. Да, такого девочка ещё не видела. И сейчас ни к чему это.

— Иди назад в машину! Я скоро! — подталкиваю ее к выходу.

— Я…

— Иди, я сказал! — Она ни в чем не виновата и искренне хочет помочь — я это понимаю, но мои психи берут верх. Мой мир и ее мир не должны пересекаться. Ей сказка, мне реальность. — Иди! — подталкиваю к выходу немного грубо, но сейчас не могу по-другому.

Уходит. Быстро, не оборачиваясь. Обиделась? Я найду способ попросить прощение. Она сегодня мне нужна.

Мать положили в чистую кровать в одноместной палате со свежим ремонтом, новыми тумбочками и даже телевизором на стене. Ее уже переодели в новый халат и поставили капельницу. Ей уже не больно, глаза сонные.

— Прости, — невнятно шепчет через мешающую ей трубку.

Молчу, смотря в окно. Потому что дело не в прощении. Она моя мать, и я априори не имею права ее винить. У нее в голове должно что-то щёлкнуть и перестроиться. Тогда закончится черная сплошная.

Небо сегодня серое, опять идёт снег, но уже не мелкий, а хлопьями, оседая ровным слоем. Красиво. Скоро зима, а на душе все равно поздняя осень, грязная, мерзкая с вечными холодными дождями. Когда эта женщина успела стать эгоисткой?

Помню, мне было пять лет, и я сильно заболел пневмонией. Ее не хотели отпускать с работы, и она уволилась, чтобы лечь со мной в больницу. Меня постоянно лихорадило, и она часами читала мне любимую книгу про мышат-детективов, чтобы хоть как-то отвлечь. А сейчас ей плевать на меня. Она совершенно не думает, что станет со мной, когда она всё-таки уничтожит себя.

— Это Галка притащила паленую водку, — оправдывается мать, вызывая мою истерическую усмешку.

— Жизнь у тебя паленая, а не водка, — констатирую и выхожу из палаты.

Жестоко. Нужно было как-то по-другому. Но я пока не знаю как. Пробовал уже мягко — ни к чему хорошему это не привело.

Выхожу на улицу и дышу холодным воздухом. Стреляю у прохожего сигарету, глубоко затягиваюсь, впускаю в себя густой дым и иду на стоянку. Я обидел принцессу… Мудак. Соображаю, чем можно загладить вину, подхожу к машине и не нахожу в ней Аниту. Твою мать! Нельзя с этой нежной девочкой так. Она же искренняя, отзывчивая…

Может, отошла? Оглядываюсь. Вынимаю телефон, хочу набрать ее, но замечаю сообщение.

«Взяла такси. Появились срочные дела. Прости, не хотела тебе мешать».

Ну что ты, сладкая? Это ты меня прости. Закрываю глаза, поднимаю лицо к небу, чувствуя, как холодные снежинки обжигают кожу. Хотя, может, и хорошо, что она уехала. Я сегодня в прострации… и мне нужна анестезия в виде алкоголя. Вот такой вот парадокс — читаю матери лекции о его вреде, а сам хочу накидаться до отключки.