В плену подозрений
Шрифт:
— Да, пожалуй, ты права. Неплохая мысль. — Я снял пиджак, небрежно бросил его на низенькую стенку, засучил рукава белой рубашки.
На террасу мягкой походкой вышла та же самая на редкость миловидная темнокожая горничная, уже без обязательного фартука, в отлично покроенном весеннем костюме.
— Миссис Дин, извините, пожалуйста...
— О, Виктория! Ты уже собралась уезжать?
— Да, мэм. Я приготовила для вас фруктовый салат. Как вы хотели, мэм. Он в высокой желтой миске на второй полке снизу, обернутый в вощеную бумагу. Приправа в бутылке рядом. Если я не нужна вам раньше, то, с вашего позволения, вернусь, скорее всего, около полуночи.
— А что, твой молодой человек уже за тобой приехал? Почему-то я не слышала, как он въезжал.
— Он остановился за воротами, на дороге, мэм.
— Пожалуйста,
— Хорошо, мэм. Обязательно напомню, мэм. — На ее лице появилась и тут же исчезла вежливая улыбка признательности. — До свидания, миссис Дин. До свидания, сэр.
Проводив ее долгим взглядом, Ники сказала:
— Виктория просто куколка, правда? Знаешь, она два года проучилась в колледже, а сейчас вот уже несколько месяцев работает у меня, чтобы заработать достаточно денег на дальнейшее обучение. Хочет вернуться в колледж уже этой осенью. Собирается стать учительницей... В этом доме нам иногда приходится буквально искать друг друга. Он такой огромный. Вчера я попросила ее перебраться из домика для прислуги сюда, в одну из комнат для гостей. Чтобы не было так одиноко. После того, что случилось, многие из моих друзей советуют мне продать дом и переехать куда-нибудь. Но это мой дом, Геван, мой. Здесь мне хорошо, здесь я чувствую себя в комфорте и полной безопасности.
— Не многовато ли всего для одного человека?
— Ты имеешь в виду участок и стоимость содержания? Садовник, причем очень хороший и относительно недорогой садовник, у нас один на двоих с моими соседями Делахеями. Вон там, Геван, сразу за тополями виднеется кусочек крыши их дома. Да, конечно же ты прав — для меня одной этот дом несколько великоват. Но уж если говорить прямо, пусть даже для тебя это прозвучит слишком вульгарно, в нем, как ты можешь догадаться, совсем немало денег. Вряд ли я останусь здесь навсегда, но и просто так уезжать тоже не собираюсь. Сначала мне надо точно определиться, куда и зачем переезжать.
— Разве ты всегда не знаешь этого заранее?
— Геван, ты что, специально приехал сюда только для того, чтобы говорить мне гадости? Зачем тебе это?
— Вообще-то, Ники, я приехал, чтобы поподробнее узнать о том вечере, когда убили Кена. Из газетных сообщений мало что поймешь. То ли им ничего толком не известно, то ли просто ничего не хотят говорить.
Она долго, до неприличия долго молчала. Затем сказала:
— Наверное, у тебя есть полное право на это. И моральное, и просто человеческое. Мне придется сообщить тебе кое-какие сопутствующие детали, чтобы ты смог лучше понять события того вечера.
— Я знаю, что прошу слишком многого.
Ники встала, передвинула рычажок углового запора, спинка шезлонга медленно опустилась вниз, превратив его в длинную низкую лежанку. Нагнувшись, подняла с пола стоявший там флакон с жидким кремом для загара, протянула его мне со словами:
— Боюсь, это будет долгая история, дорогой, так что тебе лучше заодно заняться полезным делом.
Она неторопливо легла лицом вниз, отодвинув длинные ноги к дальнему краю лежанки, чтобы освободить для меня место, устроилась поудобнее, закинула руки назад и одним ловким движением расстегнула узенькое подобие махрового лифчика, правой рукой сняла зеркальные очки, аккуратно положив их рядом с собой на пол, удовлетворенно вздохнула, а потом, отвернув от меня лицо и обняв пальцами голову, с явным предвкушением предстоящего блаженства погрузилась в состояние полной и вполне очевидной расслабленности.
Я плеснул себе в ладонь чуть-чуть теплого жидкого крема из флакона и начал медленными круговыми движениями втирать его в нежную, уже слегка потемневшую от загара кожу спины, физически чувствуя твердые, плоские соединения мышц, слегка выступающие округлости позвонков и лопаток. Ники еще раньше предусмотрительно — чтобы не мешались — убрала вверх копну своих густых черных волос, и теперь ее открытая шея выглядела удивительно нежной, девичьей и... и по-своему даже какой:то уязвимой.
— Знаешь, Геван, последние шесть или семь месяцев мы вели на редкость спокойную, если не сказать скучную, жизнь. Абсолютно монотонную, практически без какого-либо разнообразия. Что совсем не удивительно. Когда перестаешь делать ответные приглашения, то рано
— Да, я знаю.
— Никогда не шатался, не позволял себе ничего недостойного, отчетливо артикулировал каждый слог произносимого слова, но... но был полностью отключенным от всего, что его здесь окружало. В тот вечер нам надо было поужинать быстрее, чем обычно, так как я обещала Виктории отпустить ее пораньше. Она должна была успеть на вокзал — уезжала в Филадельфию навестить брата, который находился там в больнице. Поэтому, как только ужин был готов, а стол накрыт, она с моего разрешения тут же ушла. За столом, когда мы молча ужинали, я читала. Приобрела эту отвратительную привычку, не без чувства искренней горечи и сожаления поняв, что, как ни странно, нам друг с другом уже, собственно, совершенно не о чем говорить. — Ники слегка изменила положение тела. Наверное, чтобы было удобнее исповедоваться. — После ужина я убрала со стола и положила все в посудомойку. К... к тому времени... к тому времени мне...
Похоже, она начала терять нить повествования. Голос зазвучал заметно глубже и чуть более хрипло, дикция стала менее разборчивой. Что именно с ней в тот момент происходило, мне, естественно, было полностью понятно. Конечно же мне давно надо было бы завинтить крышечку флакона с ароматно пахнущим кремом, встать и снова вернуться туда, на низенькую широкую стенку, сесть, закурить сигарету, опустить рукава рубашки, надеть пиджак, принять нейтральный, совершенно незаинтересованный вид. Сколько же раз я сам себе говорил об этом! И все равно каждый раз делал все наоборот. Теперь ее спина была надежно защищена от палящих лучей солнца, но, вместо того чтобы немедленно остановиться, немедленно прекратить агонию чувств, я, сам того не осознавая, упрямо продолжал с непонятной мне нежностью водить и водить руками по ее гладкой коже. Медленно, со скоростью одного движения на два удара моего сердца.
— ...К тому времени как я, помыв посуду и убрав ее в шкаф, вернулась в гостиную, он... он уже... он уже уснул... уснул прямо на кушетке. Я... я укрыла... укрыла его... укрыла одеялом... укрыла...
Невнятное бормотание постепенно переходило в глухой, почти гортанный прерывистый шепот, дыхание становилось все более глубоким и долгим. Плавные, почти непрерывные движения моих рук от талии к плечам тоже невольно усилились, заставляя ее тело вместе с головой, опущенной лицом на белый пластиковый подголовник шезлонга, ритмично двигаться вверх-вниз, вверх-вниз...
При каждом прикосновении, при каждом долгом нажатии моих пальцев она начала слегка извиваться, а кожа ее спины, клянусь всем, чем хотите, буквально расцветала на глазах, становилась будто живой, гипнотически притягивала взгляд и завораживала. Я, сам того не желая, разделился на двух Геванов Динов, между которыми не было и не могло быть ничего общего: один из них как бы наблюдал происходящее со стороны, мучимый угрызениями совести за то, что делает сейчас, и еще большими чувствами острого стыда за то, что неизбежно должно произойти в самом ближайшем будущем, — совсем как ребенок, который занимается каким-то грешным, постыдным делом, искренне желает немедленно его прекратить и больше никогда не повторять, но, несмотря на все свои усилия и раскаяние, не может; другой Геван гладил влажную, маслянистую кожу трепещущей, похотливо постанывающей женщины и в душе, сам того не сознавая, радовался, что вводит ее, хотя вполне добровольно, в состояние дикого, звериного желания и, казалось бы, -полнейшей беззащитности. Затем, в то время, в течение которого она очень скоро потеряла всякую способность хоть что-нибудь говорить и которое не подлежало никакому измерению, ко мне пришло внутреннее осознание пустого дома, тихого солнечного дня, до моего слуха донеслись звуки щебета птиц, порхающих в отдалении среди веток деревьев, руки, с силой растирающей молодую упругую спину, столь знакомые короткие всхрапывания ожидания экстаза, уже начавшие сопровождать ее заметно участившееся дыхание...