В плену Сахары
Шрифт:
Края, в которых разыгрывались эти события, французский исследователь Сахары Теодор Моно назвал «зловещей страной». «За сорок пять километров пути, — пишет он, — нам попалось лишь одно дерево — маленькая акация. Земля, оголенная бурями, обнаженная до костей, за столетия превращенная ветрами в сплошную пыль, — мертва. Ветер, свистящий над барханами, поет о давно прошедших временах, об оцепенелом сне земли, которая уже забыла, что такое дождь. Между скалами из песчаника, которые медленно, но неуклонно крошатся, ползают люди, цепляясь за скелет этой умирающей земли. Жалкие муравьи, они томятся от жажды и голода, они бредут по сыпучему песку, отнимающему у них последние силы, или до крови сбивают ноги на
В этой пустыне, где кругом только песок или камень, оазисы встречаются крайне редко. Летом ветер с юга, с Гвинейского залива, приносит иногда немного влаги, но большую часть года с востока, из Центральной Сахары, дует харматтан — знойный суховей, убивающий всякую жизнь. Летом температура местами поднимается до пятидесяти градусов в тени, а зимой на плато, на высоте пятьсот-шестьсот метров, термометр падает до пяти градусов ниже нуля.
И все же растения отважились довольно далеко проникнуть в пустыню. Акация, уроженка юга Мавритании, дает смолу, некогда столь высоко ценимый гуммиарабик, который был важным предметом торговли и привлекал к здешним берегам голландских купцов. Один из них описал в XVIII веке торговлю гуммиарабиком, а также своих мавританских партнеров по торговле следующим образом: «Мавританцы при всем своем коварстве еще и флегматичны, что воспринимается белыми как наказание. Их невозмутимость и хладнокровие резко контрастируют с живостью европейцев. Последние хотят как можно быстрее заключить сделку, тогда как мавританцы, стремясь выпросить подарки и выручить сверхприбыль, прибегают к всяческим уловкам, чтобы затянуть эту процедуру. Европейцам не остается ничего другого, как последовать их примеру и подобно им вооружиться великим терпением. После этого все кончается обоюдным согласием».
На несколько недель земля покрывается здесь зеленой травой. И этого оказалось достаточно, чтобы пустыню пересекли караванные пути.
Караванная торговля стала для мавританских племен одной из важнейших статей дохода. Другим источником средств к существованию было скотоводство, и, надо сказать, в стране без воды, с весьма скудной растительностью — это воистину тяжкий труд. Регейбаты прославились разведением верблюдов. Их белые гоночные мехри и сегодня слывут самыми красивыми и выносливыми во всей Сахаре. Торговля и скотоводство зависели от многих факторов: от погоды, времени года, от положения дел в соседних областях. В засуху оставался лишь единственный выход — разбой. Вот что рассказывает один мавританец: «Однажды, когда я еще был молодым, полным сил вождем племени, солнце спалило наши пастбища и половина скота пала от голода. Наши лазутчики сообщили, что на востоке, на расстоянии нескольких караванных переходов, в горах Ахаггар, выпал дождь. Мы знали, что там в стадах много молодняка. Поэтому я решил со своими соплеменниками отправиться туда верхом на верблюдах. Бурной темной ночью мы двинулись в путь. По дороге убили трех горцев: они не проявляли враждебности, но могли нас выдать. Мы незаметно подкрались к лагерю племени бени-хал и под покровом темноты напали на него. Убили мужчин, взяли в плен четырех женщин и двух черных рабов, угнали двадцать молодых, сильных верблюдов. За нами пустились в погоню. Мы потеряли пятерых воинов и лишились почти всех добытых верблюдов, так как наши тайные колодцы с водой пересохли. Женщин мы также должны были бросить в пути. Мы вернулись к родным шатрам с пустыми руками. Многие из наших детей умерли в тот год». Вот он, жестокий, беспощадный закон пустыни, которому вынуждены были следовать ее обитатели.
Мавры подразделяются на несколько племен, вернее, племенных союзов, каждый из которых имеет свои определенные, четко ограниченные владения. Самое большое племя — упомянутые выше регейбаты. Им принадлежит север Мавритании, на востоке хозяевами являются племена текна и таджакант, на юге и западе — улед-делим.
Ввиду кочевого образа жизни мавританцев, для которых не существует границ, установленных XX веком, определение их численности с большей или меньшей точностью представляется совершенно невозможным. Полагают, что их насчитывается от двухсот до трехсот тысяч. Перед второй мировой войной регейбатов было приблизительно двадцать пять тысяч человек. Сколько их на самом деле, ведомо одному аллаху.
Социальная структура мавританского общества кажется на первый взгляд предельно хаотичной. Мавры никогда не имели государственности, никогда не создавали сколько-нибудь крупного национального объединения. Иногда только, на ограниченный отрезок времени, удавалось объединить отдельные племена в конфедерации.
Воины и рабы
Мавританское общество, как, кстати сказать, и все народы Сахары, состоит из пяти четко разграниченных классов. Верхний социальный слой составляют хассани — воины. Они считают себя потомками арабов, проникших сюда в XIV–XV веках. В прежние времена они жили в основном благодаря дани, которую им платили группы менее знатного происхождения. Такой паразитический образ жизни привел, в частности, к тому, что хассани были сплошь и рядом неграмотными, так как считали ниже своего достоинства чему-либо учиться. Когда в ходе истории и другие, первоначально ниже их стоявшие классы взялись за оружие, чтобы захватывать добычу или защищаться от нападений, воины утратили свою роль.
Колониальные власти пытались возродить эту касту. Из рядов хассани французская администрация рекрутировала свои колониальные войска. Сравнительно высокое денежное вознаграждение, которое получали такие солдаты, способствовало тому, что хассани морально окончательно разложились. Процесс деколонизации привел к полной деградации этих бывших хозяев страны, ибо, безграмотные и деморализованные, они были абсолютно непригодны для занятия руководящих постов в независимой Мавритании.
С завоеванием независимости пробил час и для марабутов, стоящих на следующей за хассани ступеньке социальной лестницы. Марабуты слыли носителями учености и знаний. Они владели арабской письменностью. Просвещенные марабуты сыграли важную роль в торговле. С течением времени в их среде произошла известная дифференциация. Так, в Мавритании существуют «марабуты тени», обязанные платить дань хассани, в то время как «марабуты солнца» сохранили свою независимость.
Хассани и марабуты имели вассалов, которые принадлежали к третьей социальной группе. У хассани вассалы назывались «зенаг», у марабутов — «телямиды». Эти вассалы были те же берберы, попавшие в свое время под иго других племен. В принципе их жизнь не отличалась от жизни их повелителей. Разница лишь в том, что вассалы не могли стать собственниками пастбищ или земли, пригодной для земледелия.
Четвертая группа — харатины — вольноотпущенники. Если первые три группы состоят исключительно из берберов, то среди харатинов много выходцев из областей, лежащих южнее Сахары, из Тропической — «Черной» — Африки, которая была для мавританских племен неизменным поставщиком рабов. Рабы — это последняя, пятая категория в мавританской общественной структуре. Рабов имело каждое племя. Их именовали «палаточные рабы» и использовали для работ по хозяйству. Они были «движимым имуществом», частной собственностью и передавались по наследству. Правда, эти рабы не были нищими. Они представляли собой незаменимую рабочую силу и жили не хуже своих господ. Вольноотпущенники из их числа чаще всего избирали оседлый образ жизни и занимались земледелием или торговлей.
Хотя мавры исповедуют ислам, они остались верны многочисленным доисламским обычаям. Так, английский этнограф Бриггс сообщает о старой традиции, сохранившейся у племени улед-тидрарин, владения которого включают пригодную для обработки землю. Здесь стоит упомянуть, что вопреки общепринятым представлениям обитатели Сахары хорошо знакомы с земледелием. Улед-тидрарины занимаются им, в частности, на севере пустыни, в уэдах, где даже при относительно малых количествах осадков скапливается влага. Поэтому в уэдах встречаются даже деревья. Посеяв здесь зерновые, племя откочевывает в другие места и к определенному сроку возвращается, чтобы убрать хлеб. Богатый урожай отмечается особым торжественным танцем, в котором имеют право участвовать лишь девушки и юноши. Они выстраиваются в два ряда лицом друг к другу. Один из юношей открывает танец, выступая вперед и направляясь к стоящей против него девушке; он кладет к ногам девушки подарок — чаще всего немного чая, сахара или какое-нибудь украшение. Затем он возвращается на свое место. Теперь девушка выступает вперед, сбрасывает одежды, поднимает подарок и обнаженная возвращается в свой ряд. После того как то же самое проделают все остальные, начинается экстатический танец. Этот танец, разумеется, резко контрастирует с моралью и правилами поведения, предписываемыми исламом, и, без сомнения, является пережитком обряда плодородия.
Сколько верблюдов нужно человеку?
Скотоводство Мавритании базируется на кочевании от одного пастбища к другому. Оазисы, которые сделали бы возможным оседлый образ жизни, встречаются здесь чрезвычайно редко. В 1950 году во всей Мавританской Сахаре не было места, в котором произрастало бы более тысячи финиковых пальм, в то время как в больших сахарских оазисах счет пальмам идет на десятки тысяч.
Из-за отсутствия воды вся жизнь каждого члена кочевого племени превращается в тяжкий труд. Воду здесь нередко приходится доставлять за пятьдесят километров. Прогрессирующее высыхание Сахары сказывается на всем жизненном укладе мавров и имеет своим следствием уменьшение поголовья скота (в Рио-де-Оро, например, в 1946 году насчитывалось приблизительно сто тысяч верблюдов, а в 1950 году их оставалось всего пятьдесят тысяч).
В среднем на семью кочевника приходится двадцать пять верблюдов, пятнадцать овец и сорок коз. Правда, есть исключения. Так, среди племенных вождей на юге встречаются собственники пятисот верблюдов, пятисот голов крупного рогатого скота и двух тысяч овец.
Не только природа враждебна кочевнику. Европейские державы, окончательно завоевав страну, часто закрывали кочевникам их традиционные пути передвижения. В Европе долго бытовало мнение, что тяга к кочевой жизни — своего рода черта характера. Нежелание признать, что в пустыне это — единственно возможная форма существования, породило политику, враждебную по отношению к кочевникам.