В погоне за рассветом
Шрифт:
— Ты в порядке!
— Хвала всем святым за чудо!
— Что случилось, малыш?
Он заговорил, и его птичий голосок звучал еще тише, чем обычно.
— Они перекидывали меня друг другу, пока мы ехали, по очереди, так чтобы это не замедлило их скачку.
— Ты не ранен? — спросил дядя.
— Я замерз, — произнес Азиз вяло. В самом деле, он сильно дрожал под старым изношенным одеялом.
Дядя Маттео упорно расспрашивал малыша:
— Они не обращались с тобой жестоко? Не обидели? Здесь? — Он положил руку на одеяло между бедрами мальчика.
— Нет, они и не думали об этом. Не было времени. Думаю, они были очень голодны. А потом монголы нагнали нас. — И Азиз сморщил свое бледное личико, словно собираясь заплакать. — Мне так холодно…
— Ничего, малыш, — сказал отец. — Теперь все будет хорошо. Марко, ты останешься с мальчиком и подбодришь его. Маттео, помоги мне найти кизяк, чтобы развести костер.
Я стащил с себя абас и накрыл им мальчика, чтобы согреть, нимало не беспокоясь о том, что одежда вся пропитается кровью. Но Азиз не обрадовался этому. Он продолжал сидеть все так же, как и сидел, прислонившись к седлу: маленькие ножки вытянуты вперед, ручки безвольно прижаты к бокам. Надеясь развеселить и подбодрить его, я сказал:
— Все это время, Азиз, я удивлялся: о каком же таком необыкновенном звере говорилось в твоей загадке?
Слабая улыбка мелькнула на его губах.
— Ох и заставил же я вас поломать голову, мирза Марко, не правда ли?
— Правда, малыш. Как это там?..
— Создание пустыни… которое объединяет в себе… черты семи различных животных. — Его голос снова стал едва слышен. — Неужели вы до сих пор еще не догадались?
— Нет, — ответил я, снова притворно нахмурившись. — Нет, не знаю. Сдаюсь.
— У него голова, как у лошади… — медленно проговорил мальчик, как будто сам с трудом вспоминал. — Шея, как у буйвола… крылья, как у Рухх… живот, как у скорпиона… ноги верблюда… рога газели… и… задняя часть змеи…
Я был обеспокоен тем, что исчезла обычная для мальчика живость, но понимал, что ему пришлось пережить. Голос Азиза стих, и глаза малыша закрылись. Я ободряюще сжал его плечи и сказал:
— Должно быть, это самый удивительный в мире зверь. Но кто же это? Азиз, скажи мне отгадку! Пожалуйста!
Он открыл свои красивые глаза и посмотрел на меня, а затем улыбнулся и произнес:
— Это всего лишь обыкновенный кузнечик.
И вдруг мальчик резко упал вперед, лицо его уткнулось в песок между коленями, словно он мог свободно складываться пополам.
Запах крови, пота, лошадиных и человеческих экскрементов внезапно резко усилился. Ошеломленный, я вскочил на ноги и позвал отца с дядей. Они подбежали и уставились на мальчика, не веря своим глазам.
— Ни один человек не может так согнуться! — в ужасе воскликнул дядя.
Отец встал на колени, взял мальчика за руку и какое-то время держал ее, пытаясь нащупать пульс, а затем взглянул на нас и мрачно покачал головой.
— Ребенок умер! Но от чего? Он ведь сам сказал, что не ранен! Что караунасы всего лишь перебрасывали его туда-сюда, пока ехали!
Я беспомощно воздел руки.
— Мы немного поговорили. А затем он упал вот так. Как набитая опилками кукла, из которой их вдруг вытащили.
Дядя отвернулся, всхлипывая и кашляя. А отец нежно обхватил мальчика за плечи, приподнял и пристроил его склоненную голову обратно на седло. Одной рукой придерживая Азиза в этом положении, он одновременно другой отбросил окровавленные покрывала. Затем отец издал звук — странный, словно бы он сдерживал позыв на рвоту, — и невнятно повторил то, что мальчик уже говорил нам:
— Караунасы были голодны.
С этими словами он отшатнулся в болезненном спазме, позволив трупу снова повалиться вперед, но я успел заметить, что случилось с Азизом, — я могу сравнить эту трагедию лишь с древнегреческой историей, которую слышал, когда учился в школе: там рассказывается о храбром мальчике из Спарты и прожорливом лисенке, которого он прятал под туникой.
Глава 6
Мы оставили мертвых караунасов там, где они лежали, оставив на растерзание падальщикам-грифам, которые найдут их. Но мы взяли с собой уже искусанный, изгрызенный и частично съеденный маленький труп Азиза и направились обратно к оазису. Мы не оставили тело на поверхности песка и даже не зарыли малыша в него. Здесь ничего нельзя зарыть — ветер будет засыпать и снова обнажать умершего, все равно как верблюжий навоз при переходе каравана.
Преследуя караунасов, мы проезжали мимо небольшого солончака и на обратном пути остановились там. Мы вынесли Азиза и положили его на зыбучий песок, завернутого в мой абас, словно в саван. Затем мы нашли место, где можно было разбить блестящую корку, и уложили мальчика на топкий плывун под ней. Мы попрощались с Азизом и прочитали молитвы, пока маленький сверток опускался вниз.
— Соляная плита сверху вскоре восстановится, — задумчиво произнес отец. — Азиз будет покоиться под ней, не потревоженный ничем, даже разложением, потому что его тело насквозь пропитается солью и сохранится в ней.
Дядя, машинально почесывая свой локоть, смиренно добавил:
— Возможно даже, что эта местность, подобно другим, которые я видел, со временем поднимется, расколется и изменит свой рельеф. Какой-нибудь путешественник спустя века найдет малыша и, посмотрев на его нежное личико, удивится, как это получилось, что ангел вдруг упал с Небес, чтобы оказаться здесь погребенным.
Это была самая прекрасная надгробная речь, которую мне когда-либо доводилось слышать. После этого мы оставили Азиза, сели верхом на верблюдов и тронулись в путь.
Когда мы снова прибыли в оазис, Ноздря подбежал к нам, озабоченный и обеспокоенный, а затем разразился горестными стенаниями, когда увидел, что нас всего трое. Мы коротко рассказали ему, каким образом лишились самого маленького члена нашей компании. Ноздря выглядел мрачным и печальным, он пробормотал несколько мусульманских молитв, а затем обратился к нам, заявив как типичный мусульманин-фаталист:
— Да будут ваши собственные жизни, добрые хозяева, продлены на те дни, которые не прожил мальчик. Inshallah.